— А ты не завидуй, — походя, бросила баба Нюра, — Говно они
едят, американцы-те. И консервы ихния — один трахмал...
— Ну уж, и говно, — насупилась девочка.
— Конешно, говно. А то не говно, что ль? Какфекты ихния — говно
и есть. Я вон попробовала, так зубы разболелись, что силы моей
нету!..
— От такие-то как ты Родину и продали, — прогудел со своей
табуретки дед Игнат, — За говно-то за энто американское...
Однако Даша всё равно продолжала втайне надеяться, что
американцы приедут ещё раз, и снова привезут изумительные яства в
коробках с «гуманитарной помощью». Но американцы больше не
приезжали.
— Они и не приедут, — убеждённо сказала ей Кристина, когда та
поделилась с ней своей мечтой.
— Почему? — разочарованно спросила Даша.
— Так… Молния не бьёт два раза в одно место. Это ещё чудо, что
их вообще в нашу глухомань каким-то ветром занесло...
— А ты любишь американцев?
Кристина слегка задумалась.
— Не знаю...
— Ах, вот хорошо было бы, если б золотую рыбку поймать! —
воскликнула Даша, — Я б тогда три желания загадала. Первое: чтоб
тебя моей сестрой сделали, второе — чтоб приехали папа с мамой… А
третье: чтоб приехали американцы и привезли нам каждому по
огромной-преогромной коробище с вкусностями, вот такущей, величиною
с дом!
И Даша энергично развела руки в стороны, показывая размер
коробки. Кристина расхохоталась.
— Да ты ж её не съешь — лопнешь...
— Не лопну — я не враз же всё съем! Буду каждый день есть
помаленьку… Может, и на целый год хватит...
— А у меня мечта, — сказала Кристина, — Чтобы я стала здоровая,
и могла бы ходить в школу и помогать маме по дому… А ещё в лес
очень хочется… за земляникой… Последний раз я там ещё до болезни
была...
— Так, Даша, опять ты тут, — окликнул её голос тётки Натальи, —
Ты уроки к завтрему выучила? Иди учи, а то двойку получишь...
И Даша со вздохом пошла учить уроки.
Как только наступало лето, в деревне начиналась жизнь.
Жизнь кипела на улицах, на огородах, в каждом дворе. Избы гудели
как пчелиные ульи. Из города приезжали к старикам дети, привозили
внуков на каникулы. Приезжали и к Ромашовым, и к Лукашовым, и к
Лепанычевым. Днём улица оглашалась пронзительными детскими визгами
— играли в лапту, в испорченный телефон, в салки и жмурки, а к
тарзанке на дубу, обычно пустующей, выстраивалась кишащая очередь.
Вечером же, когда детей загоняли по избам спать, улица меняла свой
тембр: ломкие юношеские голоса подростков с весёлым матерком и
рокот их мотоциклов прорезали вечернюю тишь. Когда же заря
сменялась голубыми сумерками летней ночи, к звонкому эху молодёжных
гулянок добавлялись приглушённые тунц-тунц, доносящиеся из
сельского клуба.