– А потом он меня наругал за чай, и мама его выгнала, – прислушиваюсь
я к словам сына. – Это здорово! Он мне не нравился, а ты классный!
Бакинский смеётся и бросает на меня быстрый взгляд.
– Ты тоже классный, Лёшка.
– Жалко, ты не можешь быть моим папой, – вздыхает сын и
прижимается к макушке своего... родственника.
– Лёшка, – предупреждающе рычу я, но он счастливо
смеётся.
Бакинский подхватывает его смех, и сейчас они так похожи,
что я замираю. Не смею отвести взгляд. И как бы меня не выворачивало наизнанку
от отравляющего знания, откуда у меня ребёнок, я любуюсь ими. И знаю,
что всё это время, все эти мучительные шесть лет, я молила лишь об одном.
Чтобы именно он оказался отцом моего сына.
Он, а не его наркоман-сын.
Этому нет и не может быть оправдания, но из двух зол я
предпочитаю меньшее, поэтому и утешала себя мыслью, что отец моего ребёнка хоть
и чудовище, но вполне здоровый физически и ментально мужчина. Не азартный игрок
и наркоман. Не тот, кто «не вышел приличным представителем рода человеческого»,
по словам собственного же отца, который, несмотря на ужасный поступок по
отношению ко мне, не терял человеческого облика, убивая себя наркотиками.
Думаю, именно это факт стал прочной основой моей веры и
надежды. По крайней мере, в этом случае у меня был шанс, что со временем
пагубный образ жизни Лёшкиного отца не скажется на здоровье моего мальчика.
– Вот тут мы живём! – радостно вопит Лёшка, и я с
облегчением дожидаюсь того момента, когда Николай Петрович избавит нас от
своего общества.
Но Бакинский не останавливается перед входом, и я
удивляюсь. Он просто идёт через весь холл, прямо к лестнице, и лишь там
спрашивает, какой этаж.
На нужном этаже я тут же подхожу к нашему номеру и
открываю дверь, а он снимает моего сына с плеч и ставит на пол.
– Ну до завтра, дружочек! – он подставляет руку, и Лёшка
звонко по ней бьёт.
– До завтра, Полина. – говорит мне мужчина.
Не дожидаясь ответа, он делает пару шагов дальше по
коридору и открывает соседний номер.
– Хорошего вечера. – не оборачиваясь, говорит он и
скрывается за дверью.
Да вы прикалываетесь?
Я хлопаю дверью громче, чем хотелось бы, и обессиленно
падаю на кровать. Сдерживаемые изо всех сил эмоции берут верх, и я начинаю
рыдать. И пока я завываю в подушку, мой мальчик гладит меня по голове и
обнимает.