Как миллионы пустых и тоскливых вечеров одинокой молодой
женщины с ребёнком до этого момента. Только теперь в моих слезах ощущается
некая обречённость.
Я понимаю, как круто изменилась моя жизнь сегодня. До
невозможной невероятности.
Я знаю, что Бакинский не дурак и когда он вспомнит меня,
легко сведёт возраст моего сына с датой... когда это всё произошло. И вот когда
он поймёт, что Лёшка... его родственник... вот тогда, тогда-то, что мне
делать?
Постепенно я затихаю, погружаясь в сон. Я знаю, что Лёшка
умный мальчик. Когда у меня случаются вечера, подобно этим, он послушно ложится
рядом и засыпает.
Всю ночь меня терзают кошмары. Рвут на части и раздирают
по живому, на куски. Огромные разрозненные части моего тела, раскинутые на
много километров вокруг этого корпуса, где за стеной, в соседнем номере сейчас
не спит мужчина и думает обо мне.
Я уверена, что думает. Пытается вспомнить, где он меня
встречал. Когда. При каких обстоятельствах.
А, может, я ошибаюсь, и ему глубоко неинтересен ответ ни
на один из этих вопросов.
Может, он просто выкинул из головы то, что произошло по
его вине. Из-за него. Из-за его наркомана-сына. Забыл, чтобы никогда не
вспоминать.
И мне должно быть всё равно, но я хочу, хоть и боюсь,
узнать это наверняка.
Ведь после встречи с ним одно звено моего кошмара
исчезает, а сам сон трансформируется в нечто иное. Меня не истязают
двое. Меня любит один.
Он один.
До изнасилования – я научилась называть вещи
своими именами – у меня был только один партнёр, Стас. После – случались
несколько. Но удовольствие дарил только один мужчина. Запретное. Мрачное.
Искушающее. Тёмное. Потому что, несмотря на обстоятельства, я как сейчас помнила,
хотя отчаянно хотела забыть.
Его руки. Его губы. Его член.
Повсюду. Везде. Томительно сладко. Опьяняюще близко.
Упоительно невесомо. Ужасающе чувственно. До мерзости восхитительно.
Когда я закрывала глаза, я представляла, что он один
и это по взаимному согласию.
Наверно только воображение помогло мне выжить в ту
ночь. И оно же сохранило жизнь, разум, способность чувствовать после. Когда я анализировала произошедшее, то понимала, что всё могло
быть в разы хуже. Именно из-за действий Бакинского самое мерзкое, что только
могло произойти, стало хотя бы сносным. Он заботился
об этом. Разве чудовища так поступают? Разве должны стирать удовольствием и
искусными ласками суть отвратительного действа? У меня не было ответа на этот
вопрос. И сколько бы я не пыталась понять, даже узнавая какие-то новые детали,
я не могла. В его поступках не было логики. Ни в том, что он сотворил со мной,
чтобы проучить своего сынка, ни в том, как себя при этом вёл.