– Тут не только моры водятся, – проговорил старик, глядя в окно.
– Крысы, мыши, прочие грызуны. Я даже кабана как-то видал. Не знаю,
откуда они тут, но в глазах у них черноты нет, да и, если убьёшь,
не тлеют. Но есть их всё равно нельзя, – он помолчал немного, а
потом добавил. – Слушай, а дай-ка кусочек, коли не жалко. Живот
урчит.
– Ты же говоришь, нельзя есть, – посмотрел я на Томаша с
удивлением.
– Плевать. Не хочу тут подохнуть от голода. Лучше в Яви умру, на
земле своей, чем в этом Сне поганом.
Я протянул ему ломоть. Томаш откусил, пожевал.
– Крыса, – заявил он авторитетно. – Вяленая крыса. Когда жрать
было нечего, мы охотились на них. Это когда я ещё в деревне
жил.
Некоторое время мы сидели молча. Лёд на руке стал постепенно
исчезать (он не таял, а именно исчезал), и боль вернулась – я видел
это по лицу Томаша.
– Ты не первый раз это сделал? – спросил я. – Йозеф говорил, что
подобное уже случалось.
– Верно, – вздохнул старик. – Было как-то раз. Заблудились. Две
ночи провели во Сне. Тогда рассудок сохранили трое из десяти.
Пришлось сделать то же самое. Глотки им во сне перерезали.
– А как выбрались?
– Хранитель дорогу указал.
Мы минут пять слушали, как воют моры за окном. Пистолеты и
треуголку я положил на стол рядом с креслом, сумку и перевязь с
саблей – на пол.
– У тебя тёмные чары, – вдруг сказал Томаш. – Лёд твой чёрен.
Никогда такого не видел. И когда ты колдовал, у тебя глаза
почернели.
– И что? – спросил я.
Я насторожился и покосился на пистолеты на столе. Местные жители
не очень любили тех, кого считали тёмными.
– Поэтому, видать, ты и ешь местную пищу, – Томаш поморщился от
боли в руке. – Если в жилах твоих течёт кровь Чёрного Бога, Сон не
причинит вреда.
Старик сидел спокойно. Кажется, он не собирался ничего
предпринимать против меня. По крайней мере, сейчас.
– Как тебя угораздило, парень? – спросил он.
– Если расскажу, посчитаешь, что я тоже с ума сошёл.
– Да рассказывай уже, как есть. Любопытство меня гложет. Какого
ляда ты тут забыл? Ты же – светлейший. Так? А шатаешься тут
неприкаянно в одиночестве, да ещё пепельной смолы где-то
наглотался. И не помнишь почему-то ни рожна, хоть и в здравом уме,
вроде как. Может, расскажешь уже? Чего скрывать? Мы ж, может, и не
выберемся теперь отсюда.
Про свою прошлую жизнь я не стал ничего говорить. Сказал лишь,
что меня пытались убить. Проткнули саблей и бросили во Сне, а
девушка с белыми волосами нашла меня и вколола что-то прямо в
сердце, после чего раны затянулись, и я очнулся. Вот только
почему-то ничего не помню: ни кто я, ни где я.