- Кто здесь? – крикнул он, услышав, что его голос был довольно
твердым и уверенным для мальчика в его возрасте оставшегося наедине
с собой на черных пустынных улицах.
Сначала ответа не было. Светофор продолжал тихо мигать, а ветер
трепать длинные неухоженные волоса мальчишки. Но затем он, кажется,
разобрал слова, они пришли к нему с верхушек деревьев, вынырнули из
кустов, сорвались с покрышек проехавшего автомобиля, светом
излились из оранжевого глаза светофора.
- Ты... боиш-ш-шься...
То ли спросил, то ли утвердительно прошептал голос. Тихий,
шипящий, но абсолютно не пугающий и даже вселяющий уверенность.
- Кто здесь? – громче спросил Вова, полагая, что источник голоса
от него далеко.
- Ты боиш-ш-шься, Вова?
Голос знал его имя.
- Кто вы?
- Я твой друг.
- У меня нет друзей, – громче, чем следовало, ответил Вова и
опустил голову. – Нет друзей.
- Теперь ес-с-сть.
- Где вы? – Вова снова оглянулся, но никого не увидел. Может
быть, голос действительно шел из светофора? Может быть, с ним
говорил оранжевый огонек? Если так, то видать отец приложил его
прошлый раз сильнее обычного.
- Я здес-с-сь и не здес-с-сь. Я с-с-сверху и с-с-снизу. Я вокруг
и внутри тебя, мальчиш-ш-шка. И я знаю про твоего отца...
Вова вздрогнул, его руки похолодели, на лице выступили капельки
пота. Он и не знал, что на него оказывает такое влияние лишь одно
упоминание об отце вслух.
- Вы ничего не знаете о нем, – закричал он. – Ничего. И не
смейте...
- Ты боиш-ш-шься... - перебил его голос. – Это хорош-ш-шо... Я
помогу тебе... спас-с-су тебя... хочеш-ш-шь?
- Как спасете? – насторожился Вова, слова явно заинтересовали
его.
- Я отведу тебя туда, где нет отцов... там нет боли... и
с-с-смерти нет... там время вечно и жизнь бесконечна... я угощ-щ-щу
тебя пивом, ты любиш-ш-шь пиво?
- Мой отец любит пиво, – ответил Вова и снова вздрогнул от
упоминания отца. – Я не пробовал.
- Я угощ-щ-щу тебя с-с-соком, ты любишь сок?
- Люблю.
- Апельс-с-синовый.
Петя кивнул, а потом подумал, что голос может его и не видеть и
громко ответил «Да».
- Мы поиграем в ш-ш-шахматы, ты любиш-ш-шь шахматы?
- Я не умею играть.
- Я научу...
Петя кивал, соглашаясь: сейчас он согласился бы с чем угодно
только бы не возвращаться домой, не возвращаться к отцовской
жестокости и материнскому безразличию; не видеть их холодных
взглядов, начисто лишенных родительской любви; не слышать тихий
скрип кресла, когда отец встанет, чтобы «вбить» ему в голову свои
уроки; не видеть больше этот пугающий блеск пряжки армейского ремня
в тусклом свете одинокой лампочки в прихожей. Он больше не хотел
боли, не хотел слез...