Мальчик рассуждает неглупо. И похоже, он прав. А ведь это очень
важно – поточнее определить, к какому кругу принадлежит
пострадавший: проще будет разузнать, кто он такой.
– Верно, лончак, – признал Шан.
– Неверно, лончак, – послышалось от двери.
Покуда Шан и Тье занимались потерпевшим, Най закончил опрос
свидетелей – и теперь стоял, опершись о дверной косяк, с таким
видом, словно все преступники и потерпевшие этого мира – его личная
собственность, и он знает о них все, что только можно знать.
Вот же ведь послали духи напарничка!
Не иначе, как пошутить решили.
До королевской реформы, объединившей Верхний и Нижний сыск в
единую следственную управу, Най служил, разумеется, в Верхнем
сыске, причем в столице – и что ему там не сиделось? Нет же,
явился, не ждан, не зван, будто ему здесь шелками выстелено!
Шан служил в Нижнем сыске, и из Далэ никогда не выезжал. Именно
здесь он прошел весь путь от стражника до сыщика, от Караульной
управы до Следственной. И никто ему ничего на фарфоровом блюде не
подавал – сам всего добился.
Это Вьюну подавали – ведь он был из аристократов, и не ли
какой-нибудь мелкий, и даже не ло, а лэ – большой вельможа. К его
услугам было все – отменная еда, богатая одежда, теплый уютный дом,
проворные слуги и наилучшие учителя.
Храмовая Собака был простолюдином, причем самого низшего ранга –
ши. С детства жил он впроголодь, одевался в обноски, дрожал от
холода зимой в ветхой хижине и надрывался на любой поденной работе,
какую только удавалось найти, а уж какого лютого труда ему стоило
выучиться грамоте, чтобы сдать экзамен в Следственную управу,
только он один и знал.
А еще Най был красив, как бог. Нет – как три бога сразу. Ясные
глаза под умопомрачительным разлетом тонких бровей, линия скул,
четкая и выразительная, как взмах крыла, правильный нос, сильный
улыбчивый рот и отличной лепки подбородок – да каждая из его черт
могла бы преобразить любое заурядное лицо в красивое, и то, что
природа так щедро отсыпала все это богатство одному-единственному
человеку, было своего рода несправедливостью. Тело его не уступало
лицу – стройное, ловкое, одно слово – Вьюн. В общем, не парень, а
девичья погибель.
Шану внимание девушек не грозило. Он был некрасив, и прозвание
свое – Храмовая Собака – получил недаром. Статуи таких собак
восседали у дверей храма Зари – лобастые, большеголовые,
разлапистые. Шан походил на них до смешного. Крупная голова его
крепко сидела на коренастом теле без малейших признаков изящества.
Чурбан неотесанный, да и только. Лицо было под стать телу –
казалось, природа наспех вытесала массивные черты, приладила под
густыми бровями небольшие глазки и предоставила их обладателю жить
с такой внешностью, как доведется.