- Письмо, инспектор?
Лестрейд вытащил из нагрудного кармана своего пальто сложенный
вчетверо листок, протянул мне.
Я прочел следующее:
Пять нежнейших цветков распустились в саду.
Беатрис, Ирэн, Розамунд, Эмбер…
И еще одна, имя чье – табу.
Пока ветер злой не сорвал лепестки
С моих милых цветов,
Я цветы сорву.
Беатрис, Ирэн, Розамунд, Эмбер…
И еще одну, имя чье – табу.
- Какой-то символистский бред, - я пожал плечами, возвращая
листок. – И ужасно плохо написано. Ни рифм, ни смысла. Какое
отношение это имеет к …
Я осекся, выпучив глаза.
- Черт возьми, Лестрейд! Неужели убитую девушку звали
Беатрис?
- Вы поразительно догадливы, мистер Ватсон, - едко отозвался
Лестрейд. – Именно так, убитая девушка – Беатрис Пройслер,
похищенная – Ирэн Вулф. Беатрис было 16 лет, Ирэн – 18.
- Иисус! – вырвалось у меня. – Каким же надо быть негодяем,
чтобы убивать столь юных и беззащитных созданий?
Лестрейд смотрел на меня, не мигая. Его лицо было сурово и
печально.
- Знали бы вы, доктор, как именно убили Беатрис. Я повидал
немало на своем веку, но такого я не видел никогда. Садовник –
сущий зверь, и мы должны его остановить.
- Садовник?
- О, это не более чем прозвище, которое дали этому субъекту в
полиции. Пока мы ничего не знаем о его профессии. Мы вообще ничего
о нем не знаем.
Я смотрел на Лестрейда, но не видел его. Перед глазами стоял
Холмс, задумчиво потирающий подбородок.
- Как жаль, что его нет с нами.
- Что вы сказали, Лестрейд?
- Я сказал, как жаль, что с нами нет вашего друга мистера
Холмса. Но зато есть вы, сэр. Скотленд-Ярд просит вас помочь нам в
этом деле. Давайте вместе остановим Садовника, мистер Ватсон.
Я удивленно уставился на Лестрейда.
- Инспектор, я не сыщик, я военный врач в отставке.
Лестрейд поморщился.
- У вас ведь есть дочь, мистер Ватсон? Сколько ей?
- Шестнадцать, но…
- У меня тоже есть дочь, доктор. Ей семнадцать. Мать несчастной
Беатрис Пройслер находится сейчас в больнице с тяжелейшим
припадком, а отец Ирэн Вулф поседел на моих глазах.
- Дайте письмо, - перебил я.
Я снова взял в руки листок бумаги. Обычная писчая бумага по 2
пенса упаковка. Такую используют все, начиная от репортеров и
заканчивая привокзальными старухами, заворачивающими в такую бумагу
пирожки и селедку. Ватермарка, разумеется, отсутствует.
Лист чистый, аккуратный. Буквы мелкие, наклон легкий, в левую
сторону, строчки ровные, без отклонений по горизонтали вверх или
вниз, нажим сильный, буквы находятся на одинаковом расстоянии друг
от друга, почерк разборчивый, почти каллиграфический.