— Панна, панна! — Марек замахал
руками, едва не выронив папку, и поспешил ко мне.
— Доброго утра, пан дознаватель, —
хмыкнула ваша покорная слуга, выравниваясь, и делая осторожный
шажок в сторону крыльца. — За глинтвейном не сбегаете? Холодно
нынче — жуть. Да шучу, шучу, — фыркнула я, вдоволь налюбовавшись
побледневшим и перекосившимся лицом Марека, видно, наши приключения
в Зодчеке были ещё свежи в его памяти. — Пан капитан ничего не
просил на словах передать?
Марек отрицательно замотал головой,
отчего вновь едва не уронил папку. А я доковыляла до привратницкой,
отобрала у него бумагу и бесцеремонно постучала в двери. А что
тянуть куця за копыта? У меня иных дел тоже хватает.
На порог выглянул сутулый немолодой
уже пан в серой свитке и подслеповато сощурился на меня. Иногда мне
кажется, что некоторые люди живут вечно. Школьный привратник пан
Котек, например… Он сидел в каморке у ворот не только всем мои
десять лет учебы, но и задолго до того, наверняка застав
студентами-младшекурсниками ещё моих родителей. И память на лица у
старика была поистине невероятной.
— Доброго утра, пан Котек.
— О, де Керси? Ты что ль от стражи
рисовальщицей? — старик прищурил один глаз, став и вправду похожим
на видавшего виды котищу. — Вроде же должна у покойника Франца в
лавке подвизаться…
— Подвизаюсь, — не стала отрицать я,
— стража — это разовый наём. У них художника вчера книга в Школьном
дворе покусала, так пока он руку залечивает, придется
подсобить.
— Да, вчера тут мракобесие творилось,
куда хлеще, чем ты вместе с Мнишековой дочкой устраивала.
— Кхм, — ваша покорная слуга смущенно
кашлянула.
Ну да, было дело… да и не только с
Делькой. У нас вся группа подобралась шкодная. Чего мы только не
устраивали. Магистр Никол не знал за что хвататься за голову или за
ремень.
— Так и заходи внутрь, и пан стражник
пусть заходит, чего руки морозить на дворе. Всех шестерых пришлецов
живо опишу. Чай у тебя время-то не казенное…
Шестерых? Вильк же говорил о трех
портретах… может напутал? Он вчера был малость не в себе. Ну да
ладно, стребую разницу шоколадом. Я втиснулась в привратницкую
вслед за паном Котеком. Раскрыв отобранную у Марека папку присела
на трехногий табурет и приготовилась внимать. Рассказывал
привратник живописно, иногда заглядывая ко мне в листы и ворча:
«…Брови, брови ей погуще, чего ниток навела, это ж не бархатная
роза, а злыдня захожая. А мальцу нос картошкой и конопух погуще, а
вот этому шрам на роже и бородавку на руке… Как руку не рисовала? А
надо рисовать, коль у него там такая пакость, по которой опознать
можно!»