Может, метеоточка прекратила работу?
Ветряк демонтировали, но домик могли и оставить. Проклятая надежда
опять зашевелилась внутри. Надо обойти остров по периметру (лишь бы
не спускаться по южному склону?), посмотреть, что ребята приняли за
оборудование метеослужбы.
«Последняя новость сегодняшнего дня:
на Гагачьем острове не обнаружено ни одной гаги, хотя вокруг
присутствуют следы утиной жизнедеятельности. Желание некоторых
колонистов погладить утеночка так и не будет осуществлено».
Олаф вернул журнал в папку и откинул
полог шатра, чтобы положить ее на место.
На торец времянки четко ложилась тень
человеческой фигуры. Женской фигуры. Девичьей. Олаф остолбенел и
несколько секунд не двигался. Ветер дернул створки тамбура, тень
шевельнулась, переместилась в сторону южного склона — с океана
долетел еле слышный плач орки, будто его принес порыв ветра. Тень
уходила в темноту — Олаф видел, как она повернулась в профиль и
двинулась прочь. И… Может, это была не девичья фигура — бросилась в
глаза впалая грудь.
Погладить утеночка? Так и не будет
осуществлено. Никогда.
Он вернулся под полог, раскопал в
изголовье флягу со спиртом, налил в кружку граммов пятьдесят и
выпил не разбавляя. Это от одиночества. Человек не может один.
Ему снились (снились!) шаги вокруг
времянки. Негромкие голоса. Тихие, сдержанные слезы — только
всхлипы и придыхание. Во сне ему казалось, что он не может уснуть.
И только под конец, ближе к утру, сон перестал быть кошмаром — Олаф
увидел сказочный город на дне океана, просвеченный солнцем
серебряный город, невиданной и неслыханной красоты. Да, он стоял
под водой, но над ним простиралось небо, не бирюзовое, а
допотопное, голубое. И солнечный свет был почти белым, а не
оранжевым. Читая книги, Олаф иначе представлял себе допотопный
мир.
Но и это видение закончилось
безрадостно: приблизившись, он увидел, что город населяют не люди,
а злобные уродливые цверги, которыми бабушка пугала его в
детстве.
Олаф проснулся разбитым, с болью не
только в мышцах, но и в голове, с неясным, но тягостным чувством
вины и в черном пессимизме. Завтрак немного поднял настроение, и из
времянки Олаф выбрался незадолго до рассвета. Зевнул, потянулся,
выпрямляясь, — и согнулся, охнул от боли в спине. Лечиться от
глупости бесполезно — не надо было вечером поднимать тело на
вытянутых руках.