Футбол Олаф мог посмотреть и на
Большом Рассветном, там хватало площадок и соревнования случались
частенько, что островные, что университетские. Он и сам играл
иногда, но так, несерьезно.
Через пятнадцать лет по иронии судьбы
они с Ауне вернули этот «долг». О, чего ей стоило уговорить Олафа
на годовщину свадьбы пойти в театр! Правда, не на «Ромео и
Джульетту», а на «Обыкновенное чудо», но разницы не было почти
никакой. И места она забронировала за месяц, чтобы точно ничего не
сорвалось, — летом на Большом Рассветном всегда бывало много
гостей. Но когда, получив билеты на руки, они уже собирались войти
в зал, через громкоговоритель объявили вдруг просьбу уступить места
двоим ребятам, приехавшим с Ойвинда на один день. Мальчик и девочка
лет семнадцати мялись возле билетера, и так получилось, что Олаф и
Ауне стояли совсем рядом. Олаф поднял глаза к потолку, делая вид,
что его это не касается, но Ауне дернула его за рукав:
— Тебе это ничего не напоминает?
Он пожал плечами.
Они были не единственными, кто
согласился пожертвовать билетами, но Ауне убедила остальных в том,
что у нее места лучше, а потому именно их надо отдать «детям». И
вместо спектакля, смахнув слезу умиления, предложила Олафу просто
погулять. Они целовались на пустынных дорожках ботанического сада и
весь вечер вспоминали, как ездили в Маточкин Шар.
Солнце снова висело над опустившимся
горизонтом — будто время потекло вспять.
Перчатки помогли, хоть и не сильно, и
бросить тело теперь было совсем уж малодушно. Девочка — она легче
остальных, такая хрупкая… Такая хрупкая, что по правой стороне
переломаны все кости. Даже если мертвым и все равно — не все равно
живым. Оставить ее одну на каменной ступеньке, на ветру,
перевязанную веревками? Чтобы ночью снова увидеть на стене времянки
ее силуэт? Услышать всхлипы и причитания?
По прямой до лагеря добираться было
ближе, но идти пришлось бы по краю чаши, где уже сгущался сумрак, и
снова вверх по склону. Олаф выбрал кружной путь, по берегу:
длинней, зато без подъемов, даже с небольшим уклоном вниз.
Поначалу он совсем не замечал тяжести
тела на плече — идти было гораздо легче, чем карабкаться в гору, —
только потом, преодолев больше половины пути, начал менять плечо
все чаще и чаще.
Добрался до времянки. Включил
прожектора. Уложил девочку в шатре, рядом с остальными, прикрыл
спальником. Разжег огонь в печке. Выпил воды. Перевязал руки. И
думал еще, что глоток спирта придаст ему сил, но думал лежа, а
потому до фляги так и не добрался, уснул раньше, разморенный теплом
и убаюканный протяжной песней орки.