Опись он так и не составил. Это
следователю было привычно рыться в чужих вещах, Олаф же, на свою
беду, с самого начала наткнулся на рюкзак Лизы, где сверху лежал
блокнот. Еще не зная, чьи это вещи, Олаф подумал, что в блокноте
найдет что-нибудь важное, но тут же понял, что держит в руках
личный дневник девочки и читать его непорядочно, взглянул только на
дату последней записи — она была сделана еще на катере. Из блокнота
выпала фотография Эйрика шесть на девять, на оборотной стороне
которой было написано: «Через два года мы с тобой поженимся, через
два года, через два года». И стояла дата — два года подходили к
концу.
Она ждала его, лежа на склоне. Она
светила ему фонариком — да, фонарик ничего не освещает и на
расстоянии в пять метров, но огонек виден издалека. Надеялась, что
он найдет ее и спасет? Нет, она могла ждать его на лежке, где горел
очаг, где спасать ее не требовалось.
Олаф вспомнил вдруг спектакль в
драмтеатре Маточкиного Шара, вспомнил, как Ауне ревела, выходя из
зала. От сравнения по спине прошел холодок: театральные страсти
показались кощунственными, оскорбительными, слишком красивыми рядом
с беспощадной, алогичной реальностью.
На руках Эйрика не было следов от
заготовки лапника и дров, он не знал, где шалаш. Лиза светила,
чтобы он нашел дорогу к лежке, к огню… В это время он был уже
мертв. Она замерзла, надеясь его спасти, и фонарик, должно быть,
горел и после ее смерти — пока не сели батарейки.
Олаф давно стал тем самым взрослым
мужчиной, способным понимать человеческие страсти, о котором
когда-то говорила ему учительница литературы. Нет, не «Ромео и
Джульетта» — чудовищные, вывернутые в абсурд, доведенные до
абсолюта «Дары волхвов»… Почерневшие пальцы, сжимающие разобранный
фонарик, — и смертельный, пронзительный ветер северного склона. Он
шел в лагерь за спичками и одеждой, чтобы спасти ее, — она
указывала дорогу фонариком, чтобы спасти его… «Как там холодно!»
Зачем он взял ее с собой? Зачем? Зачем она надеялась на его
возвращение?
Олаф тряхнул головой: хватит. Нет
смысла перебирать бесконечные «если бы» — от этого ничего не
изменится. Холодок замер где-то в области солнечного сплетения, но
все равно время от времени обжигал, переворачивал все внутри.
Олаф не изучал криминалистики — так,
знал кое-что от следователей. Да и они изучать-то изучали, но опыта
имели маловато. Отдел БЖ расследовал в основном несчастные случаи,
а если речь и шла о преступлении, то преступника искать не
требовалось. За все время работы Олафа в ОБЖ только однажды
по-настоящему расследовали преступление — на Каменных островах
заключенного сбросили со скал. Был очень громкий скандал,
подозревали и администрацию, и охрану, потому что Олаф нашел на
теле погибшего следы от применения электрошокера. Вообще-то охране
не возбранялось использовать шокеры — не стрелять же, в самом деле,
в заключенных, если что. Кроме того, Олаф никогда бы не догадался,
что это были за следы, если бы ему не подсказал тюремный врач. В
конце концов выяснилось, что погибшего сбросили со скал сами
заключенные — они жили по странным законам, непонятным Олафу,
чем-то похожим на «законы» варваров. Или стайных животных.
Большинство из них были пиратами, грабившими мелкие острова, и от
варваров отличались мало.