В тот майский вечер она пришла в
секционную совершенно невозмутимой, как всегда, — после экстренной
операции умерла роженица. Олаф собирался вскрывать ее утром: смерть
женщины, да еще и родами, — это всегда тяжело, но лучше утром.
Чтобы до прихода домой воспоминание успело выветриться из головы. А
может, ему просто хотелось оттянуть неприятную минуту.
Нора, как обычно, была предельно
корректна и немного официальна.
— Олаф, ты собирался уходить?
Он неопределенно пожал плечами.
— Я не имею права настаивать, но хочу
попросить об одолжении. Ты не можешь вскрыть роженицу сегодня,
сейчас?
Не хотелось. Совсем не хотелось. Но
отказать Норе — это не умещалось в голове. Ей никто не смел
отказать. Олаф не знал, чем мог бы обернуться отказ, — вряд ли
скандалом или неприятностями, — но проверять почему-то не
пробовал.
Он снова пожал плечами и направился
за халатом, который успел снять. А вечер был чудным, один из первых
столь теплых вечеров, и Олаф предвкушал ужин на террасе, а не в
кухне, и думал почитать перед сном, а может, и прогуляться по
берегу, когда Ауне уложит девочек спать… Вместо этого в голове
нарисовалась другая картинка — он вваливается в дом, когда дети уже
спят, усталый и злой, Ауне обиженно греет ужин в третий раз, зевает
и ставит перед ним тарелку с видом оскорбленной добродетели, а
потом уходит спать, не дождавшись, когда он поест. И ложится лицом
к стенке, засыпает до того, как Олаф успеет раздеться.
Нора была спокойна и холодна, как
Снежная королева. Встала с левой стороны секционного стола,
спрятала руки в карманы.
Олаф не стал спрашивать, что
произошло, — прочитал в истории болезни. Первые роды, нефропатия,
преждевременная отслойка плаценты, внутриутробная гибель плода —
кесарево, кровотечение, операция по удалению матки — дыхательная
недостаточность, легочное кровотечение — смерть.
— Что ты хочешь от меня? — спросил
он.
— Я хочу знать, где ошиблась.
— Можешь пока посидеть в
ординаторской, — предложил Олаф. Он не любил, когда кто-то смотрит
на его работу. — Я позову.
— Я постою, если ты не против, —
ответила она.
Олаф не сдержался — какого черта он
должен сливать накопившееся раздражение на Ауне, если она ни в чем
не виновата?
— Только молча, хорошо? — проворчал
он сквозь зубы.
Нора кивнула. И в самом деле молчала,
наблюдая за его работой. Смотрела сосредоточенно, кивала самой
себе, иногда жестом просила показать что-нибудь поближе. Легче от
этого не становилось.