— Нет, — ответил он коротко. Каждому
свое.
— Тебе ее совсем не жалко? — Нора
резко обернулась. — Ее, ребеночка?
— Пошла ты знаешь куда… — проворчал
Олаф и занялся кишками. Развороченное, выпотрошенное женское тело
коробило, а не пугало. Не жалость вызывало, а ощущение
противоестественности, несправедливости. Смерть нужно уважать, но
это не значит, что с ней надо во всем соглашаться. Так же как с
Норой.
Да, что-то безвозвратно уходит вместе
с ними, но Олаф считал, что в этом и состоит обязанность «доктора
мертвых» — отдать им что-то напоследок.
— У моего сына обнаружили опухоль
мозга, — неожиданно выговорила Нора, глядя в окно.
Вообще-то руки опустились от этих ее
слов. И от того, с каким спокойствием она их произнесла.
Единственный сын.
— Это точно? И степень
злокачественности определили? — спросил Олаф. Без той аппаратуры,
которую имели допотопные врачи, такой диагноз поставить
непросто.
— Там не злокачественность имеет
значение, а локализация. Пятилетняя выживаемость восемьдесят
процентов. При тотальном удалении, — она издала звук, чем-то
похожий на всхлип. А потом вскрикнула, зажав рот: — Пятилетняя!
И от того, что она зажала рот рукой,
крик получился похожим на звериный вой, отчаянный и страшный.
— Погоди, погоди, — Олаф оторвался от
тела и выпрямился. — Ты же врач, «пятилетняя» — это не значит, что
через пять лет все повторится, это статистика, вероятность…
— Да-да, вероятность… Еще
послеоперационная летальность, — забормотала она. — Тоже
вероятность. В нашем поколении вероятность рождения ребенка,
способного дышать, — один к трем. Я родила девять… Вероятность
всегда против меня, всегда! Через три дня мне исполнится сорок.
После меня вообще ничего не остается, ничего!
Олаф скрипнул зубами, вздохнул и снял
перчатки. Амазонка… Снежная королева… Разве можно все это держать в
себе? Надо верить людям, опираться на людей. Понятно, сегодня у нее
страшный день, — зашкалило. Вообще-то Олаф был паршивым
психотерапевтом…
Она была высокой, доставала ему до
виска. Человеку нужно чужое прикосновение — тогда он чувствует, что
не один. Руки воняли, но не сильно, — хирурга не напугаешь. Олаф
обнял ее за плечо, тронул губами волосы на затылке. Высокая — но
тонкая, и не гибкая, как казалось, — хрупкая.
Она повернулась резко, вырвалась из
рук. Сказала холодно: