Он усмехнулся.
— Вы далеко пойдёте, Георгий Олегович, если вас, конечно, не
пристрелят.
Я хмыкнул.
— Постараюсь не доставлять врагам такой радости. Дадите
письменные показания против Филатова?
Стасевич отрицательно мотнул головой.
— Тут вы на меня не рассчитывайте.
— Почему, Абрам Моисеевич? Филатов выпил у вас и ваших знакомых
столько крови — давайте посадим его в тюрьму.
— Думаете, вы первый, кто хотел отправить нашего начальника за
решётку? Увы, я вас разочарую. Другой мой знакомый пытался добиться
справедливости, но в итоге его дом взял и сгорел, знакомого сильно
избили, а Филатов так и остался на свободе. Я слишком дорожу своим
домом. Его построил ещё мой отец. Так что наш с вами доверительный
разговор не для протокола.
— Жаль, Абрам Моисеевич. Очень жаль, — грустно произнёс я.
— А уж мне как жаль, — вздохнул задержанный. — Филатов —
редкостный мерзавец и заслужил пулю в голове не меньше Митрохина.
Однако папа всегда говорил мне, чтобы я был реалистом и смотрел на
вещи трезвым взглядом. Вы хорошо заявили о себе в нашем городе, но
пока за вами не видно силы. Люди потянутся к вам только тогда,
когда поймут, что вы — не герой-одиночка. Извините за горькие
слова, но такова жизнь.
— Я вас понял. Хорошо, Абрам Моисеевич, надеюсь, мы ещё вернёмся
к этому разговору.
— Что со мной будет?
— Я бы с радостью отпустил вас домой прямо сейчас, но сначала
переговорю с Филатовым.
— Представляю, что вы от него услышите!
— Меня будет интересовать не то, что он скажет, а то — как
именно он это произнесёт. И поймите: я вижу вас впервые в жизни, и
у меня нет основания доверять вашим словам.
— Доверяй, но проверяй. Кажется, это так называется.
— В первом приближении.
Я позвал конвойного:
— Юхтин!
— Слушаюсь, гражданин начальник.
От Стасевича не скрылось, что меня величают гражданином, и на
его лице появилась лукавая улыбка.
— Отведите задержанного назад в камеру.
— Слушаюсь. Задержанный, встать. Руки за спину и на выход.
Минут через десять в кабинет вихрем ворвался мужчина, чьё
довольно красивое лицо было обезображено длинным шрамом, явно
полученным от сабельного удара. Его гимнастёрка была перетянута
кожаной портупеей. Из-под козырька глубоко опущенной фуражки
сверкали чёрные глаза.
— Это вы — новый начальник милиции? — наехал он на меня.
— Да. А вы кто такой?