— Мрак, смотри, дом Моссовета. Там магазин открылся, «Овощи и
фрукты»! Грушу хочу! Илюх, а помнишь, Валентина Серова именно из
этого дома с велосипедом на улицу-то выходит...
— А ведь точно, Ян Геннадьевич, — гулко откликался Илья. — Я раз
десять «Сердца четырёх» смотрел. Сильная вещь.
— А тринадцатый дом для сотрудников Академии Наук в тридцать
девятом заселять стали - загорелся. Так и живёт наполовину живым,
наполовину погорельцем, ждёт, когда его по новой восстанавливать
начнут. Бедолага.
— Зато вся гниль в нём выгорела, — вдруг добавила сидящая рядом
Ксения. — Жить ему долго теперь, и люди в нём знаменитые поселятся
без страха.
— Вот ты вещунья прям, как наш Василий Иванович.
— Нет. Я знаю, что говорю, а он чушь божественную несёт и путает
всё без разбору.
— Ну, ты меня ещё в ваш диспут богословский втяни. Хорошо, что
его не взяли...
Престижный окраинный район внезапно обрывался развороченной
землёй возрождающихся строек, и машина, наконец, вырвалась в мир
ещё живых, но уже чахлых березовых рощиц и деревушек с торчащими
железными столбами колонок и старыми, рытыми еще при Екатерине,
колодцами со вздёрнутыми над ними журавлями. Мир — прикрытый
ставнями, украшенный печными трубами и спрятанными (от зимы и
участкового) тоскующими без петухов редкими подмосковными курами.
Вечное великое материальное Прошлое, соединяющее людей и небо.
Память земли.
***
Минут через двадцать проехали указатель на Тёплый Стан, и
машина, наконец, остановилась на берегу узенькой речки, летом явно
превращающейся в полувысохший ручеёк, а сейчас по-весеннему бурной
и журчащей. Илья первым распахнул дверь и, быстро перебежав на
противоположную сторону дороги, открыл для Яна. Тот поморщился и
сообщил:
— Да, похоже здесь, точно. Ты Мрака-то выпусти, а то он сейчас и
обшивку снимет и дверь снесёт от любопытства.
Их окружал светлый, с ещё голыми ветками, но уже живой и
наполненный сладким соком березовый лес. Где-то призывно чивиркала
птица. Местами лежал тающий чёрный снег, но ветер нёс тепло
будущего лета. В воздухе пахло сырой землёй, тем непонятным
возбуждающим запахом весны, который невозможно ни с чем спутать и
описать.
Ксения неторопливо вышла и, достав папиросу, закурила, сделав
несколько неженских торопливых затяжек. Ян сжал губы, но посмотрев
на мечтающего о том же Илью, недовольно кивнул: