***
Чёрная машина увозила недавних гостей. Алексий стоял у окна,
смотрел им в след и чувствовал, как холодный липкий пот стекает по
спине и страх, от предстоящей встречи с Верховным заставляет сердце
дико ухать в груди.
Он откроет храм, после чего посетит с личного одобрения Сталина
Святую землю, получит из рук Хрущева орден, переедет в подаренное
Брежневым имение в Переделкино и будет бояться... всегда.
Он всегда помнил себя! Даже когда родился маленьким слепым
щенком, а мать облизала его и дала ему имя тьмы.
Попав ещё при Николае с обозом в Москву, он быстро приноровился
в сытой столице.
Чаще люди видели его маленькой культяпой пегой дворняжкой,
которая улыбалась жизни, открывая смешной усатый рот, и,
демонстрируя миру большие белые зубы. Псинка виляла мощным пушистым
хвостом, мелькая тенью на базаре, с азартом ловила крыс, или с тем
же удовольствием, прокусывала авоськи незадачливых прохожих.
Когда же на Спасской башне било семь раз, и фонарщик шёл
зажигать модные газовые фонари, он преображался.
Под визг закрываемых ржавых замков на бакалейных лавках, под
грохот чёрных бочек с нечистотами и скрип телег, на брусчатку
вставал чёрный огромный волк с седой спиной и огромной круглой,
почти человеческой головой.
Ночная Москва подвалов, подворотен, заброшенных лавок и сытных
задворок рестораций всегда представляла собой мрачное зрелище.
Подвальные лестницы и переходы рождали множество теней, создаваемых
тусклым светом богаделен и редких фонарей... В этой мрачной
трущобной бездне он был сама сила, и ночь находилась под властью
огромного сумеречного зверя. Не раз и не два в азарте погони он
убивал двуногих. Воровской мир был в курсе странного зверя. Однако,
помня заветы матери, он никогда не рвал тёплое красное, одетое чаще
в рваньё, реже в плотный сюртук, мясо. А поселившись у Храма, Мрак
и вовсе полюбил слушать его неторопливый шёпот-перезвон, смотреть
на строгие Лики и внимать чудные и такие успокаивающие грустные
слова: «Богородице Дево, Радуйся! Благодатная Мария, Господь с
тобою...».
— Веруешь ли, отрок...
— Верую, отче...
Старый священник много лет подкармливал, чем мог прибившуюся
собачонку и даже не задумывался, почему она не меняется с годами. В
армячке из-под которого до полу болталась старенькая ряска, он
низко кланялся, гладя псинку, и, ставя горшочек с сытом
приговаривал: