— Кушай, Мила, всяка тварь питаться должна, Дай Бог
здоровья…
Но живя год за годом спокойно, он в какой-то момент своим чутким
носом уловил изменения в воздухе. Стало чаще пахнуть железом,
каким-то плохоуловимым горьким запахом дыма и крови. Той самой
крови, которую запрещено было пить, а его старик, одышливо вздыхая,
часами стоял на коленях, шепча: «да осветится имя твое, да приидет
царствие твое...».
Наконец, к ним повадился ходить некто неприятный, пахнущий
металлом и плохо мытым грязным телом. Дед, вздыхая, ставил ему
горшочек с мёдом, или маслом, принесённый похудевшей и заплаканной
женой веро-послушного торговца из соседней лавки и слушал с земным
поклоном:
— Ну, какую нужду к Власти имеешь, клоп духовный? Только за
старость твою и терпим! Не прячешь ли чего? Назовись!
— Так Алексей я, по батюшке Васильевич, Ваше Высокоблагородие.
Нечего прятать-то, все оклады сдали сразу по описи, вон тока
дровишки струганные в красках и держим. Вы ужо не ругайте нас
убогих-то.
Чернявый, в вытертой кожаной куртке смеялся и уходил на время,
оставив деда и его «лубочные картинки» в покое.
В тот год зима выдалась холодной. В Москве гудела снежная
метель. Ветер раскачивал колокола, и гул, сотрясаемых самим
дьяволом языков, слышался аж у Сухаревки. Мрак любил холод и
развлекал себя ночью охотой. На Большой Пресне, переименованной в
Красную, стояли крытые дома переехавшего на зимние квартиры
зоологического сада. В одном из них поселили чудесных жирных
гусынь, и оборотень выбрал ужин в тёплом птичьем питомнике.
Основательно поев, Мрак укрылся от ветра в люке отопительной сети и
выспался. Утром рыжая улыбающаяся миру собачка прибежала к
храму.
Старик лежал на притворе, удивлённо раскинув руки, и, широко
открыв глаза, смотрел в бесконечное небо... Люди топтались и, боясь
подойти, тихо шептались... ему не надо было слушать их голоса, все
сказал нос.
Особенно запомнился звук молотка, вбивавшго в домовину новые
стальные гвозди. Собака сутки просидела у свежей могилы и ушла...
из старого забытого людьми Храма.
***
Прошке Потёмкину было холодно. Ещё с утра он выпил четвертинку
и, вернувшись со службы, сграбастал грудастую дуру.
— Ну что, — зло спросил он соседку. — За ласку много
запросишь?
— По утре сквитаемси, — сообщила кудрявая Клава. — С тебя, опер,
мяса бы кусок, я б шти сварганила.