Со двора под вой метели, словно пистолетные выстрелы, слышались
громкие резкие: «Кра-а-ак! Кр-ра-а-ак!».
— Что это? — Лишившись сна, жалась у тёплого бока соседка.
Он небрежно отодвинул жаркую грудь и, выдохнув перегара, зажёг
папиросу.
— Деревья. Промёрзли.
Потом помолчал и добавил.
— Так череп трещит. Я вчера святошу одного подвинул... упёртый
старик был, всё за кресты свои цеплялся!
Звуки разрываемого морозом дерева заставили Клаву встать.
— Смотри, — показала она в окно. — Как раскололось-то, словно на
гроб...
В буржуйке догорали, чадя, багровые угли. Чёрная тень на миг
закрыла окно, и рама раскололась мерцающими блестками звёзд.
В ту ночь Мрак впервые пил горячую жаркую кровь двуногих. Утром
дворняжку долго рвало кусками багрового на белом снегу трясущегося
желе из печени.
«Гадость!» — решил он для себя и, повернув пушистый рыжий хвост,
ушёл в леса...
***
Война загнала обратно в город. И, по привычке выбрав место
своего обитания, он третий год невольно охранял старые камни.
Запах подманил его к странным людям. А потом, и солнечный луч на
миг сорвавшись с колокольни, осветил стоящих у железной повозки.
Мрак глубоко вздохнул, вспомнил Деда и пошёл к Хозяину...
Торпищево, деревня домов в двадцать, раскинула свои плетёные
дворы на берегу реки Вазузы, недалеко от Гжатска в Смоленской
области. С юга низкий берег, на много вёрст вперед поросший колючей
осокой и камышом, прятал многочисленные утиные семейства, с севера
почти параллельным курсом текла чистенькая Гжатка, в которой
ловилась форель. Места были глухие, нехоженые и издавна являлись
царством комаров, болот, мавок да зайцев, каждое половодье с
нетерпением ожидающих деда Мазая...
День, когда поменялась власть, Илюша помнил очень хорошо. Разве
только слегка поблекли краски тех последних летних дней, когда,
завершив страду к началу сентября, природа бледнела, готовясь к
первым заморозкам. Мать послала отнести ужин, и семилетний пацан
торопился успеть до ночи. Бабка уже безвыездно жила на заимке, от
старости своей различая только свет и тьму. Старуху в деревне
сторонились, и мальчик, не раз и не два послушав соседок, шепчущих
вслед «колдовке» наговор «от сглаза», слегка ее побаивался.
Обычно лежавшая внутри на старом плетёном из лозы топчане, она
встретила его на крыльце. Распущенные волосы толстых и в старости
чёрных кос хлестало ветром...