Штефан обвел взглядом качающуюся палубу. Прямо под ногами
взорвалась фонтаном щепок одна из досок, и в разломе появился
гребень обнаженного механизма.
«Как открытый перелом», – отстраненно подумал Штефан, все еще не
в силах поверить в близкую смерть.
Мимо пронесся мужчина в черном мундире, держащий что-то вроде
гарпуна. Мир покачнулся и дернулся в сторону – Штефан не сразу
понял, что мужчина оттолкнул его. Он видел, как мужчина целится,
замахивается и швыряет гарпун, бесполезно скользнувший по колючей
чешуе левиафана. Змей обернулся и раскрыл пасть – между желтых
зубов заплясал красный раздвоенный язык.
Он видел, как мужчина вдруг упал и дернул какой-то рычаг. Слышал
раздавшийся выстрел – будто издалека, чувствовал, как вздрагивает
палуба. А потом весь мир на долю секунды затопил стерильно-белый
свет, уничтоживший очертания. Когда мир вернулся, мужчина уже лежал
на палубе лицом вниз, змея нигде не было, а вокруг стояла какая-то
особая, оглушающая тишина.
Выжившие открывали рты, но вместо слов выпускали неестественно
красную кровь. Штефан видел, что остался на корабле, полном
мертвецов – те, кто еще корчился на скользких досках, скоро
навсегда затихнут. Мачта бесполезно выплевывала в низкие серые тучи
красные спицы сигнала о помощи.
Он знал, что ни один корабль к ним не пойдет. Что будет большой
удачей, если в порту сжалятся и пошлют дирижабль. И что, увидев
мертвецов на палубе, капитан дирижабля скажет разворачиваться и
лететь обратно. На корабле нет ничего ценного – мама сказала, он
вез почту и заказы из каталогов – мебель, занавески, ткани, книги и
табак. С бешеной наценкой, потому что когда у левиафанов брачный
сезон, почти никто в море не выходит. Барахло втридорога для тех,
кто не хотел ждать аэропочту из удаленных регионов. Вот и цена
жизней всех членов экипажа «Пересмешника» и десятка пассажиров,
которым так срочно надо было попасть в Поштевицу.
Все это значило, что и груз дирижабль не станет спасать.
Может, заметив на палубе ребенка, они все же рискнут
спуститься?
Если он доживет до дирижабля. Если не потеряет сознание, не
сойдет за очередного мертвеца.
Он обвел палубу беспомощным взглядом. Отчаяние проклевывалось
через панцирь отупения и вот-вот должно было прорваться наружу, но
сознание упорно сдерживало его. Чтобы детский разум не погасили
яркие, режущие образы, один за другим врывающиеся в глаза. Вот
разметанная куча внутренностей – яркие акценты, красный, черный,
сизый и скучно-серый цвета. Вот человек, у которого между плеч
зияет черная улыбка пустоты – левиафан откусил ему голову вместе с
половиной грудины. Вот раздавленный матрос, а может, и капитан – не
поймешь в месиве ткани, костей и мяса, какие нашивки были на
мундире.