Плесень, свидетельствующая об
отсутствии магической активности в замке. Теперь еще и это… Неужели
моя мать действительно больна? Но, пожалуй, только смертельный
недуг заставил бы ее принимать гостей в постели.
Около самой двери Этель остановилась.
Посмотрела на меня и злым свистящим шепотом предупредила:
- Не нервируй мать. Поняла? Она… она
немного не в себе. Доктор запретил ей волноваться.
- У вас был доктор? –
полюбопытствовала я. – Давно?
Этель проигнорировала мой вопрос.
Пару раз стукнула в дверь и, не дожидаясь разрешения войти,
повернула ручку. После чего первой скользнула в комнату.
Я в последний раз набрала полную
грудь воздуха и сделала шаг следом. Однако на пороге замерла,
изумленно распахнув глаза.
В спальне матери плескалась тьма.
Правда, почти сразу послышался шорох, и тяжелые бархатные гардины
разошлись в сторону. В тусклом дневном свете заплясал столп
пылинок, доказывая, что и в этой комнате слишком давно не
убирались.
- Ивори.
Голос матери прозвучал пусть и
твердо, но едва слышно. Взгляд сам собою упал на кресло около окна,
в котором мать частенько принимала гостей. Но оно оказалось пустым,
и я с изумлением повела головой из стороны в сторону, оглядывая
знакомую обстановку.
- Ивори, - чуть громче повторила
мать.
В этот момент я наконец-то увидела
ее. Герцогиня Квинси лежала на кровати, до подбородка укрытая сразу
несколькими одеялами, как будто жестоко страдала от холода. На фоне
светлых подушек ее лицо выглядело словно слепленное из алебастра.
Абсолютно белое, безжизненное, с заострившимися чертами. Темные
волосы казались спутанной грязной паклей.
«Мама, мамочка!»
Я покрепче сжала зубы, не позволив
взволнованному восклицанию вырваться наружу. Теперь я ясно видела,
что мать и в самом деле серьезно больна. Хотелось кинуться к ней,
рухнуть перед кроватью на колени, уткнуться лбом в ее плечо. И,
возможно, даже почувствовать, как она погладит меня по волосам. Но
в этот момент карие глаза герцогини полыхнули недовольным огнем, и
я поняла, что в отношении матери ко мне ничего не изменилось.
- Здравствуй, мама, - все-таки с
робкой надеждой проговорила я, надеясь, что хотя бы это проявление
родственных чувств мне будет дозволено.
Темное пламя в глазах герцогини
вспыхнуло ярче, и я поняла, что ошиблась.
- Кейтлин, - сурово поправила меня
мать. – Ивори, для тебя я всегда буду Кейтлин. И скажи спасибо, что
не требую от тебя называть меня «вашей милостью», как того требуют
правила.