Старик с пониманием кивнул, сам он, по врачебному настоянию, курить бросил и в своем присутствии другим не позволял, но по табаку страдал, заменяя его сухариками и дешевыми леденцами...
* * *
Не успел Гена Есаул – глава борисовской группировки, недавней, но набравшей уже большую силу в городе, – устроиться за столом, как дверь вновь открылась и вошли двое. Лидер колдобинских Кирей, он же Всеволод Иванович Киреев – импозантный, дорого и со вкусом одетый мужчина возрастом уже за пятьдесят, – а следом за ним – его правая рука, «Визирь», как в шутку именовал его Кирей, круглолицый улыбчивый старичок в старом невзрачном плаще и шляпе из кожзаменителя – Петр Петрович Сергачев. Старик вновь поднялся навстречу гостям, пожал руки – крепкую киреевскую и пухлую Сергачева, – жестом пригласил к столу.
* * *
– Видели? – спросил Дядя Федя, указывая на темный телевизионный экран.
– Слышали, – за всех ответил Есаул. – В машине, пока ехал, по всем станциям передают. Это же беспредел какой-то!
Киреев и Сергачев согласно кивнули.
– Что думаете? – голос Смотрящего окреп, в бесцветных выгоревших глазах зажглись злые огоньки.
Те, кто знал Дядю Федю прежде, когда тот носил еще погоняло Жук, знали, что раньше, пока он в молодой силе был, в такие моменты его нужно было сторониться. Мог зашибить, изувечить, а то и смертный грех на душу взять – жизни лишить.
Но это – раньше...
* * *
– Что думаете? – повторил он уже тише.
Присутствующие молчали.
Не оттого, что ответить было нечего, а потому, что говорить сейчас должен Дядя Федя, он здесь главный, он Смотрящий, его слово в уголовном мире – закон. Они – тоже воры, и их речь имеет вес, но не теперь, а когда толковище начнется и каждый свое мнение высказать сможет. А пока их дело слушать, что Смотрящий скажет и как этому возразить, если такая нужда возникнет.
* * *
– Дерьмо дела, – сказал Дядя Федя. – Я большой сход в «Медведе» собираю. Всех позвал: и азеров, и чеченов, и чурок косоглазых, всех, а с вами хочу пока здесь потолковать, потому что накипело уже дальше некуда.
Он стукнул себя в костистую грудь и поднялся, принялся выхаживать по небольшому кабинету, шурша войлочными подошвами на наборном паркете. Как назло, опять разболелись помороженные в далеком 64-м ноги, когда он с двумя подельниками ушел с этапа и больше месяца скрывался в зимней голодной тайге. Вышли тогда из тайги только двое и никому не рассказали, что случилось с третьим. На вопросы отвечали коротко – помер он.