Я крепче сжал голову, торопя неповоротливую память.
На фок-мачте нашей яхты взвивается черный флаг с двумя
скрещенными саблями под кроваво-красным сердцем…
«Уберите чертов хлам с нашего пути! – Отец показывает
палашом на вражеский шлюп. – Хоть затопите его, хоть взорвите,
только отправьте на дно!»
Наши парни прыгают на борт шлюпа, Тич и его люди – на борт
«Аланны». Вопли, выстрелы, взрывы гранат, кровавая круговерть
рукопашного боя…
Крик Чёрной Бороды: «Сто дублонов тому, кто притащит юнгу!
Подрежьте ему поджилки, изувечьте, но возьмите живым!»
Килька стоит на краспице,[1] держась
за вант, к нему лезет головорез Тича с ножом в зубах – и летит в
воду с моим клинком в боку. Еще Волчонком я мог вогнать нож в муху
с десяти шагов, а в такого толстяка попал бы даже во время
шторма.
А что было потом?
Я схватил Кильку за плечи и затряс, насколько хватило сил.
— Где все? Где отец? Где Стив? Маркуш? Где «Аланна»?
— Я все расскажу. Ляг, Остин, я все тебе расскажу!
Я выпустил его и не лег, а скорее упал на бок. На мгновение
закрыл глаза, потом снова открыл их с отчаянной надеждой увидеть
хоть что-нибудь – но вокруг по-прежнему была кромешная темнота.
— Янссен протянул фитиль в крюйт-камеру шлюпа Тича и подожег, –
сказал Килька. Он лег рядом, я чувствовал локтем его руку. – Когда
шлюп взорвался, ты стоял на борту ...
Теперь я вспомнил.
Сумятица боя свела меня с помощником Чёрной Бороды, Израэлем
Хендзом – хромым дьяволом на службе у дьявола. В погоне за картой
клада Хендз застрелил в Нассау нашего Дона Каролинца, и мы с
Одноглазым Стивом поклялись прикончить колченогого ублюдка. Я стоял
на борту с саблей в руке, держась другой рукой за фордун, а Хендз
глядел на меня снизу вверх и орал, прославляя своего капитана:
«Тич – это удача и богатство!» Стоило бы искромсать
хромого дьявола на куски, но я медлил: Дон был матлотом Стива, и я
не хотел лишить Одноглазого наслаждения отомстить самому.
— Тебя швырнуло в воду и ударило обломком доски по голове, –
тихо продолжал Килька. – Наверное, из-за этого ты ослеп…
— Я не ослеп! – крикнул я, отчаянно отрицая очевидное. – Это
пройдет!
Тошнота и вспыхнувшая в голове боль заткнули мне глотку.
— Конечно, пройдет, только утихни, – взмолился Килька.
Я встал на колени, согнулся, и меня вырвало. После этого тошнота
отступила, боль чуток ослабла, только проклятая тьма осталась
черной, как уголь.