В общем, нормальной эту ситуацию сложно было назвать, с точки
зрения известных нам этических норм, но и нашу жизнь, как ни крути,
нормальной тоже было назвать нельзя. Так что мы соответствовали
среде, что называется. И материальной, и социальной. Когда каждый
день ощущаешь, в большей или меньшей степени, дыхание смерти, ты не
можешь жить, как обыватель, не хочешь жить, как обыватель, да и не
получится у тебя жить жизнью обывателя из Метрополии, даже если изо
всех сил попытаешься. Где-то я слышал фразу "на войне, как на
войне". К нам она относился в самой наиполнейшей степени. К нам ко
всем, кто добровольно вошел в особую команду Вершинского, о
существовании которой многие подозревали хотя бы по тому, как мы
держались вместе, и как нас выделял из общей массы Вершинский. Но
никто никогда об этом не заявлял. Статус Вершинского не
подразумевал обсуждения его решений даже на уровне
адмиралтейства.
Я погладил Чернуху по волосам, в ответ она потерлась щекой о
ткань моего мундира.
- Эй, Долговязый! - окликнул меня пилот, приоткрыв боковое
окошко кабины. - Есть связь с кораблем!
Пришлось возвращаться в отсек, потому что я не додумался взять с
собой гарнитуру связи. Чернуха осталась сидеть в траве.
Натянув наушники на голову, я произнес по-английски:
- Здесь Долговязый, база "Керчь". Транспорт "Амбер", Долговязому
на связь!
- Здесь капитан Асланбек, - ответил в эфире мужской голос на
очень плохом английском. - Транспорт "Амбер" на связи с базой
"Керчь".
- Мы готовы к вылету, "Амбер", дайте пеленг, - попросил я. -
Канал радиокомпаса двадцать три.
- Принял, база "Керчь"! Ждите пеленга на канале двадцать три.
Конец связи.
Я сообщил пилоту данные для взятия пеленга и велел прогревать
турбины. Когда взвыл стартер, Чернуха поднялась на ноги и поспешила
к гравилету. Я подал ей руку, помогая забраться в отсек. Мы сели на
скрипнувшую боковую десантную лавку и Чернуха положила мне голову
на плечо.
Гравилет качнулся, оторвавшись от земли, и начал быстро
разгоняться, набирая высоту. Мы взяли курс на юг, прямо к морю.
- Не могу привыкнуть, - произнесла Чернуха. - Над морем на
гравилете. Понимаю, что можно, а душа все равно в пятки уходит.
- У меня тоже, - признался я.
Глупо было храбриться, глупо было прикидываться, что лететь в
сторону моря совсем не страшно. Глупо врать самому себе. Все наше
поколение и, парочка поколение до нас, и даже поколение
Вершинского, все они с молоком матери впитали страх перед соленой
водой. Каждый из нас с детства знал, что нельзя заходить в соленую
воду, нельзя к соленой воде подходить, а летать над ней могут
только стратосферные баллистические лайнеры. Потому что там, в
глубине, живет смерть. Не какая-то там абстрактная, а воплощенная в
многочисленных монстрах, которых не всякий раньше мог бы вообразить
себе в кошмарных снах.