Ей казалось, почему-то, что стоит ей увести взгляд в сторону
хоть на самую малость и она не выдержит, заверещит или грохнется в
обморок. Перед глазами у нее от напряжения поплыло и потемнело.
Поле зрения сузилось до одной единственной точки, в которую она
смотрела. «Так вот что означает выражение «белый свет сошелся в
копеечку», - пронеслось в сознании.
Обычное зрение вернулось к ней, когда ее окатили холодной водой.
Она обнаружила, что лежит на земле, подтянув колени к животу, а над
ней стоит дядя Леша и держит в руках перевернутое ведро. Из ведра
вытекали остатки воды. Дядя Леша ей что-то говорил, но она не могла
разобрать, что именно. На нее снова обрушилась вода, и тогда она
полностью пришла в себя.
- Ты в порядке? – услышала она, - Как себя чувствуешь?
- Я в порядке, - сказала она, отплевываясь от воды, села, и
добавила, стараясь звучать уверенно, - Продолжим.
Дядя Леша с сомнением глянул на писаря, но тот махнул рукой, мол
можно продолжать. И они продолжили. Она стояла за спиной заставника
как за камнем, возвышающимся над стремниной, который хоть немного,
но защищал от этих шквалов, накрывающих с головой. Ужас, страх,
черная тоска, утрата желания жить и хоть что-то делать... Время от
времени она оказывалась в воде, и дядя Леша тоже теперь ходил
«скупнуться», а на мостках оставался сидеть один Михалыч. Несколько
раз ее рвало. Она теряла счет времени будто в отупении, и это было
даже хорошо, потому что так было легче переносить нифриловые удары,
но потом к ней снова возвращалась пронзительная ясность.
Один раз она сдуру все-таки решилась проверить кто прав,
академическая теория нифрила или старый писарь, во время пущенного
проклятия высунула голову из-за плеча заставника и сразу пожалела
об этом. У нее, как и предупреждал писарь, «сорвало чердак». После
этого сделали большой перерыв, разожгли потухший уже костер, грели
остатки ухи, ели, а потом еще пили чай, наблюдая за закатом. Оба
дядьки посматривали на нее вроде как с жалостью, будто давая
понять, если она захочет все прекратить, они поймут. Ольха терпеть
не могла, когда ее жалеют, и, наверное, только из-за этих жалеющих
взглядов сообщила, что готова продолжать.
И они снова вернулись на поляну, продолжив уже при свете луны.
Кожа на запястье, где у нее был образ волка будто горела. Ольха
думала, что там непременно будет ожог, но говорить ничего не стала:
«а то дай им только повод, сразу скажут, что пора прекращать». Она
украдкой посмотрела на руку. Кожа действительно сильно покраснела,
но увидев, что творится с ее «образом», она даже забыла о жжении.
Он больше не был зеленым. Переливаясь всеми цветами радуги, рисунок
играл красками, цвета перетекали один в другой. Зеленый цвет
менялся на синий, синий – на коричневый, потом – на красный, после
чего желтел и опять становился зеленым. «Вот так дела», - подумала
она и, шипя от боли, натянула рукав пониже.