Тут же стрельцам было предложено
выбрать на конюшне купленных вчера специально для похода, заводных
коней. Коней было ровно два десятка, по количеству сопровождающих
княжича стрельцов, и давали их только на дорогу до княжьих вотчин —
но что это были за кони! Польские дестриэ, кое-где называемые
першеронами. Настоящие боевые кони огромного роста и ценой больше
двух десятков рублей каждый. В последнее время, когда ляхи
завладели практически всей западной и юго-западной Русью, эти
великаны всё чаще попадались на продажу и в Москве, но чтобы целых
два десятка — это всю Москву надо объехать, чтобы столько купить!
Сколько же стоят эти два десятка жеребцов?! Рублёв пятьсот, не
меньше. Эх, себе бы такого… А и будет! Вот потравит он боярича, и
на те восемьдесят рублей, что причитается с Колтовского, купит себе
такого же жеребца, пару кобылок ему под стать, и займётся
разведением першеронов. Выгоднее дела и не сыскать.
Уже подобрав себе вороного великана,
Иван заметил, что княжич, верно, мыслит в схожем направлении, и в
телеги запряжены большей частью кобылы — тоже немалых статей. Два
десятка жеребцов под седлом и столько же кобылиц, запряжённых в
десяток возов. Не дурак княжонок. Только вот ничего у него не
получится — отдаст богу душу раньше, а вот у него, Ивана Пырьева,
получится. Должна же быть справедливость! Как это — одним всё, а
другим ничего? Он, Иван, эту справедливость и восстановит.
Выехали через час. Двигались весь
день, почти без отдыха, только коней покормили, да сами перекусили
наспех, не разводя огня. Стремились подальше убраться от
неспокойных окрестностей Москвы. Ночевали в поле — для княжича
разбили небольшой шатёр, а сами устроились под попонами, благо
осень ещё и не началась толком. Без приключений в дороге не
обошлось: на второй день навстречу им попался большой казачий
отряд. Быть бы им убитыми и ограбленными — но тут произошло почти
чудо. Узнав, кто они и кого везут в Нижний, казачьи атаманы
посовещались, и заявили, мол, если бы не Пётр Дмитриевич Пожарский,
то приняли бы стрельцы смерть неминучую. Однако Дмитрия Михайловича
они, казаки, уважают, а потому трогать не станут охрану сына того,
а, напротив, дадут до Владимира в провожатые десяток казаков
побойчее. Вот в одном переходе от Владимира, когда сопровождающие
после полудня откланялись, а стрельцы с княжичем устроили привал,
Иван и умудрился подлить юнцу в сваренный тут же сбитень настойки
из каменного флакончика. Флакончик был хорош — стоил, наверное, не
меньше пары рублей. Даже без содержимого и Пырьев не стал его
выбрасывать, как наставлял его боярский сын Ракитный, а спрятал в
сено одной из телег. Когда свернули привал и тронулись дальше, с
княжонком и случилась беда. Проехав с полверсты, он вдруг сполз с
коня и упал в траву без движения. Все бросились к нему, стали
поднимать и приводить в чувство — но всё без толку. У боярича был
жар, и он бредил что-то про проклятых охотников. Всю ночь у его
изголовья дежурил кто-нибудь из стрельцов, меняя мокрую тряпку на
лбу и давая хлебнуть отвара из трав, сваренного стрельцом из
десятка Афанасия Бороды, который в сотне считался за лекаря, так
как был сыном травницы тётки Прасковьи, известной, почитай, на всю
Москву.