А ещё видел Шустов, как Пожарский
относится к «своим» стрельцам. Вчера налетел из Нижнего Новгорода
воевода князь Василий Матвеевич Бутурлин — выстроил стрельцов и с
ходу стал кричать на них и всякими поносными словами ругать. Те же,
считая себя героями — вон две какие разбойничьи шайки истребили, —
стояли и только глазами хлопали. Тут к ним и подошёл княжич.
— Здрав будь, Василий Матвеевич, —
Пётр ему в пояс поклонился.
— А ты, отрок и будешь сыном Дмитрия
Михайловича Пожарского? — князь мотнул головой, и непонятно было,
то ли это поклон, то ли он дух просто перевёл.
— Я, воевода. В чем же вина этих
стрельцов, что ты на них кричишь и всячески поносишь?
— А не твоего это ума дело,
княжич.
— Князь! У тебя много врагов в Москве
— и Колычевы, и Милославские, и Голицыны. Неужели ты хочешь, чтобы
твоими недругами стали ещё и Пожарские с Романовыми? Зачем тебе это
надо? Я как раз грамотки государю и отцу сейчас составляю — хочу
написать, что радением воеводы в Нижегородской губернии имеет место
спокойствие и благолепие. Или мне надо сообщить, что на всём
Владимирском тракте на меня нападали тати да разбойники, коих
развелось по нерадению некоторых царёвых слуг великое множество, и
что те тати чуть меня жизни не лишили? — Пётр говорил очень
медленно и с радушной улыбкой на губах.
Десятник слушал эту перепалку и
смотрел на Бутурлина. В одно мгновение из красного, распалённого
своим же криком грозного воеводы тот превратился в бледного рябого
мужика с выпученными глазами, побитого хозяином за нерадение.
Княжич закончил говорить и спокойно смотрел в глаза воеводе. Были
они примерно одного роста, и княжич даже специально подошёл
поближе, чтобы взгляд этот был в упор. Воевода не выдержал этой
игры в гляделки. Он упал на колени и заскулил:
— Прости меня, глупого, Пётр
Дмитриевич! Язык себе вырву! Бес гордыни попутал, — князь склонил
голову.
— Ну что ты, Василий Матвеевич,
встань немедленно. Эти стрельцы мне жизнь спасли, и не раз — потому
и вступился за них. Может, на них другая вина есть? Так ты мне
скажи, и разберём вместе.
— Пенял я им, что не привезли они
живым атамана казацкого, вора Ивашку Сокола для отправки в Москву
на суд и казнь прилюдную, — всё ещё оправдывающимся голосом
произнёс Бутурлин.
— Ну, вот и выяснилось всё. Был
разбойник Ивашка сильно ранен при пленении. Не пережил бы он
дальней дороги — при мне и помер. Я же тело его и приказал сжечь,
так как не достоин он христианского погребения, — Пожарский
продолжал стоять прямо напротив князя, вплотную, и, чтобы тот не
отошёл, придерживал его за рукав.