Я снял ее с плеча.
– А мне и не нужно.
И воткнул головой в ту самую вонючую маслянистую лужу, которую
столько раз приходилось переступать. Гелло радостно взвизгнул –
предвкушал возможность послушать еще красивую брань. Он-то Герой
простодушно восхищался, считая ее отчасти родственницей за манеру
изъясняться…
Когда я выдернул ее – без помощи она бы там
столетие проторчала – Гера и впрямь выглядела родственницей моему
чудовищу. С волос стекала едкая слизь, рот открыт, черты
перекошены…
Она меня ненавидела – да. Это была хорошая,
огненная ненависть.
Если бы она не была смешана с оскорблением и
почти разочарованием оттого, что я не посчитал нужным подтвердить
ее опасения. Из-за моего «и не нужно»…
– Женщина, – сказал я тихо. – Научись молчанию. Оно тут
ценится.
Она кивнула, тяжело дыша, испепеляя меня
взглядом, который говорил: «Никогда. Никогда не прощу», – первый и
единственный раз, когда я ее по-настоящему услышал…
Гестия явилась позже.
Впервые пришла сама, положив конец задумчивым и вопросительным
взглядам, которые бросала на меня в присутствии сестер. Решилась
все-таки уйти от огня, чтобы найти меня на моей стороне, во
мраке.
– Радуйся, брат.
Я сидел на корточках, прислонившись к липкому – здесь все липкое
и душное – камню своего утеса. Гелло шнырял поблизости, бурча и
поцарапывая изнутри папино брюхо.
Я смотрел на огонек на том конце своей темницы – размыкающий
темноту, делающий миром фантазии весь мир, который я для себя
создал…
– Радуюсь, сестра.
– Ты не радуешься, – она погладила меня по руке. – У тебя
грустные глаза. Ты устал быть здесь?
– Я не знаю иного.
– Жаль, у меня нет нектара или амброзии. Это приободрило бы
тебя. Хочешь, я расчешу тебе волосы?
Ощущать ее руку было жгуче-непривычно – теплые, невесомые
касания, от которых я сперва ежился и пытался увернуться, потому
что они не были похожи на знакомые мне прикосновения скал и меча,
на шершавую кожу Гелло под боком. Но Гестия была терпеливой, и я
сдался.
– Расскажи мне о том, что там… вовне.
– Там совсем не так темно. И не так тихо. Я видела немного: мама
держала меня в пещере, она надеялась, что отец забудет обо мне…
Одного не понимаю, зачем старый тиран глотает дочерей? От них-то
ему какой вред – боится увидеть личико Геры и помереть от разлития
желчи?
– Но я видела, как Гелиос-солнце гонит свою колесницу с востока
на запад, он мне помахал, и это было очень красиво. Я слышала пение
птиц, оно почти как солнечный свет, только для ушей. Я видела
огонь: он согревал меня, когда Нюкта набрасывала свое покрывало на
небо. Я взяла с собой немножко – смотри, – в ее руке полыхнул
маленький огонек, я сощурился. – А потом мать пришла и понесла
меня, и тогда я увидела море… большое… оно дышало, и над ним стояла
и смотрела Ирида-радуга, она тоже мне улыбнулась.