– Шаг в сторону сестер сделаешь – вообще без глаз останешься, –
слова выговаривались гнусаво и через одно. На месте носа набухал
какой-то переспелый фрукт.
– Жадина, – буркнул брат, осматривая исцарапанное плечо. – Чем
еще себя занимать-то?
– Пошел ты… к Крону!!
Он повернулся здоровым глазом и прищурился, чтобы рассмотреть
меня в темноте. Смотрел не со злостью – с веселым недоумением: что
это за стукнутый злится, если кулаками уже помахали? И хорошо ведь
помахали!
Потом засопел и вдруг надулся.
– Ну и пойду, – поднялся со скалы, на которой сидел, и, капая
ихором, убрел во мрак здешних лабиринтов. Еще сколько-то мигов-лет
лабиринты молчали и хранили прежнее тонкое, полное шорохов и
отзвуков безмолвие.
Потом из самой глубины донеслась разнузданная песня о прелестях
нимф, и прыснула за спиной Судьба.
Безмолвие кончилось.
Стены всхлипывали, темнота липла к лицу жалобно, мельтешила
оттенками – мол, сделай же ты что-нибудь, невидимка!
Скучала без тишины. Все пыталась нашептать, что верный порядок
тут какой? Правильно: тьма и безвременье, тишина и пустота. А вы
что творите?!
Пять деточек Крона в одной темнице, откуда тут быть тишине!
Да и Посейдон – не Гера: в лужу головой не воткнешь, не
докажешь, что тут молчание ценится. То есть, я пытался, конечно,
только в лужу мы грохнулись вдвоем, и челюсть потом болела
зверски.
А этот только заржал.
Вылез из лужи – слизкий, вонючий, но все равно румяный –
отфыркался и загоготал, разорвав тишину в клочья.
– А я уж было скучать стал, – выдохнул наконец. – А ты, брат…
ничего парень… с тобой не скучно! Ну, бывай.
И поскакал обратно в лабиринты – чудовищ распугивать. Отец,
видно, был зол за свой выломанный зуб: глотал всех подряд,
десятками, и я не выпускал из руки очередной источенный временем
меч, и Танат почти все время был неподалеку, и мы тоже были
виноваты перед здешними лабиринтами: мы в клочья распарывали тишину
звоном клинков на поединках.
Дети Крона, рассыпавшись по чертогам времени, принесли с собой
частицу своего прадеда – предвечного Хаоса. С явлением Посейдона
это выплыло наружу.
Меньшой с улюлюканьем гонялся за чудовищами по всем лабиринтам,
не убил ни одного, но доводил до такого ужаса приставучестью и
взрывами радостного ржания, что приканчивать их не составляло труда
– чуть ли не сами ползли, с мольбой в глазах… Сколько-то раз брата
довели до гнева – оказалось, это еще хуже, от дикого рева («Уроды!!
Прибью!!!») здешние лабиринты отошли нескоро, и стены потом долго
вздрагивали и холодели от каждого звука.