– Твой брат – бог сна? – свысока удивилась Гера. – Тоже рожден
Ночью? Я думала, она порождала чудищ в наказание титанам!
– Он и есть наказание, – пробормотал Танат, поймал себя на том,
что говорит, и сконфуженно замолчал. Но брешь была уже пробита, и
теперь он по временам бросал фразы о мире, который возник между
Тартаром и средним миром – подземном мире, который стал домом для
детей Ночи, о том, как бушуют в своей темнице – Тартаре – циклопы и
Гекатонхейры…
– Отец правит там? – однажды спросила Гестия.
– Наведывается, – скупо отозвался Танат. – Не правит.
– Почему?
– А смысл?
«А смысл?» – будто хотел спросить что-то совсем другое. Смысл –
сидеть у костра всем вместе, несхожим и не испытывающим друг к
другу теплых чувств? Смысл – говорить ни о чем, вспоминать
солнечный свет, которого в тесной, душной, разноцветной тьме – лишь
призрак, в глазах у Гестии?
– Да когда ж это кончится! – потихоньку бормочет Деметра, и ей в
такт печально ухает оскверненная темнота..
– Не-е, меня мамка не хотела давать старому хрычу, – Посейдон
всегда говорит громко – чуть ли костер не задувает. – В пещере
прятала. Нимфы малость воспитывали, да. Эх, какие у них формы у
этих нимф! Она, значит, бате вместо меня жеребенка хотела дать.
Завернуть в пеленки и дать, чтобы он сожрал!
– Ужас, – шепчет Деметра. Наверное, прикидывает, что бы мы тут
делали еще и с жеребенком.
– Я ж говорю – ужас! Жеребенка! Я на него посмотрел… а у него
глаза большие, влажные такие… ржет. Жалобно. И мама его, кобыла то
есть, она тоже – в руку тыкается, чуть не плачет. Ну, я и пошел…
того, сам. Говорю – на, жри меня, чего там… Правда вот зуб ему
высадил – чтобы неповадно было…
– Дурак.
– Ага. Дурак, что всю челюсть старому гаду не своротил.
– Нет, вообще дурак. Ж-жеребец, как же…
– А в зубы?!
Ну, в зубы – так в зубы…
Дрались, бродили по лабиринтам, стучали
клинками, гонялись за отцовскими чудовищами, которых становилось
все меньше, – и темнота покорно принимала в себя, обнимала крыльями
оттенков. Только потом что-то дергало, толкало, тянуло к маленькому
костерку: не захочешь, а пойдешь, послушаешь, как серебрится в
безмолвии голос Геры, поющей песню матери, как низко подпевает
Деметра, мечтает Гестия, шутит Посейдон…
Твари, которые бродили по лабиринтам, к костру не совались.
Понимали – это для детей Крона.