Мальчик кричал, словно стремясь разорвать
окутавшую его душную тьму, и секунды-годы мешались со
столетиями-мигами. Потом кричать запретило распухшее горло. Тогда
он встал и побрел. А может, пополз – сквозь густую тьму, раздвигая
ее плечами и грудью. Ползти было нужно, потому что лежать
наскучило.
Мальчик полз, пока детские пальцы не ощутили,
как тьма и безвременье под ними уплотняются. Обжигающая глухота и
пустота сгустились в слизкую, жилистую преграду – стену
темницы.
«Хочешь услышать сказку, мой маленький?»
– Нет. Нет-нет-нет. Уходи. Замолчи. Все равно это не я, это не
меня, это…
«Вначале был только великий Хаос…»
Великий Хаос, потом Уран и Гея, потом
Крон и Рея, потом мальчик с черными глазами и волосами – тот,
который не я…
Голос всегда один – усталый, тихий, ласковый. Пахнущие молоком
пальцы трогают лоб одинаково бережно. Иногда выступают из тьмы
руки, или хлещущее пенными бурунами море, или гневно-фиолетовый
Уран-Небо над головой…
Потом появится и заслонит все бездонная
глотка – перед тем, как темнота моей памяти перемешается с темнотой
вокруг.
Моей памяти. Не его.
«…на свет появился мальчик с волосами чернее
смоли и глазами, впитавшими темноту ночного неба. И тогда Крон
приказал принести младенца ему…»»
Вздрагивают детские
губы, освобождая скопившийся звук: стон-вздох-всхлип – все
вместе…
«Это… я?!»
Да, это я.
* * *
Сожрал, значит, стервец.
Как есть – сожрал. И задумываться не стал особо. Как будто я,
скажем, финик. Или ягненок.
Спасибо, папочка, век не забуду!
Главное, наследника. Первенца. Обидно до… с чем сравнить-то,
когда вокруг – тьма и папашкина утроба.
Тут даже времени нет.
Он повелевает временем, это верно, но внутри него оно
перемешивается, спутывается: секунды-годы, столетия – миги… И в
моей темнице – душном, темном, огненно-жарком мешке – ничто не
указывает на то, сколько я тут просидел… пролежал… простоял…
Крон, сын Урана, Хаос тебе в печенку! Готовься к бескрайнему,
вселенскому несварению желудка.
Ярость взметнула на ноги – оказывается, сидел – бросила плечом
на одну упруго-горячую стену, на другую.
– Ик, – неуверенно и басовито раздалось откуда-то вовне.
Во второй раз разбег был больше, а удар – сильнее.
– Ик…
После третьего раза что-то вовне проревело,
что у меня отвратный характер.