– Как в него это все поместилось?!
– Твой отец – Повелитель Времени. Когда он поглотил тебя, ты
оказался в месте, куда уходит все, что попадает между его
жерновами.
Чьи-то кости осели под босыми ногами в пыль. Оно и видно –
попали между жерновами.
– Я, значит, сейчас не у Крона в утробе.
– Да – и нет, маленький Кронид.
– Бывает, чтобы – сразу и да, и нет?
Когда она так смеется – дует в макушку легким
ветерком превосходства – то хочется заехать ей в нос. Только где он
этот нос у Судьбы, кто его видел?!
– Только так и бывает, невидимка… Ты в его утробе. Ты можешь
разбежаться и удариться в ее стенки. Ты можешь сидеть в душном,
узком мешке. И ты в бесконечном лабиринте Времени. Ты можешь
бродить здесь столетия. Можешь открыть длину переходов, и ширину
коридоров, и тысячи вещей, которые пожрало время.
– От чего это зависит?
– От твоего желания.
Нынче ей было весело. Дразнилась частыми, мелкими смешками –
думать мешала.
– А не все равно, чего я тут хочу? Меня съели.
– Ты – сын Крона и Реи. Ты – внук Урана и Геи. Ты – правнук
Хаоса. С твоими желаниями, невидимка, придется считаться кому
угодно.
– И тебе?
– А как ты думаешь?
И залилась во весь голос – аж камни недалекие
гулом откликнулись.
Хотеть чего-то – странно. Знаю – как не
хотеть, это привычно, это я помню. Не хотел быть здесь. Не
хотел, чтобы звучал тот голос, который все набивался со
сказкой.
Хочу я вернуться, где был раньше? Пару вечностей можно
побродить, а там посмотрим.
Наверное, здесь можно было бродить три тысячи
вечностей – даже если бы я не возвращался время от времени в
отцовскую утробу. О себе напомнить. Довести Крона до памятной
изжоги, прислушаться к проклятиям извне – ага, скверный характер, а
ты представь, в кого я, папенька! – закрыть глаза и провалиться в
извилистый беспростветный лабиринт с непредсказуемыми изгибами,
изменчивыми стенами, неразличимым верхом. Над головой всегда
колыхалась густая тьма, не желавшая прорастать оттенками, а стены
были разные на ощупь: то жаркие, упругие, пульсирующе-живые, то
каменные, ползущие осыпью под пальцами, то будто кованые, с острыми
скобками. Повороты, закоулки, тупики; ровные коридоры обманчиво
уверенно уводят вдаль; пойдешь, а коридор не кончается; так вот и
идешь, пока не брякнешься носом в камни от усталости; поднимешься –
а ты на том же месте, где начинал путь. Частью коридоры были
пустыми, частью в них встречалось хламье, которым питается время:
волосы или нити, гнилые плоды, окаменевшие мертвые стволы, камни из
жилищ и жертвенников, тела животных, а когда и только кости; миски,
иглы, расщепленные инструменты, украшения вроде бус; шкуры, кубки,
изорванные, поеденные насекомыми ткани… время хватало все подряд,
охотно сваливало в кучи и хоронило внутри себя, и я бродил по этому
великому могильнику – ощупью и по запахам, расквашивая нос,
раздирая колени, разрезая ладони, пока оттенки не договорились и не
начали приходить чаще, пока острый лист, торчащий из темноты, не
стал ущербным острием копья, а мягкая, теплая масса не превратилась
в кучу перепревших фруктов.