– И они были выработаны?
– Большей частию – да, – ответил Никодимус.
– Нам никогда не говорили, что может быть такая задержка, – сказал Хортон. – Ни нам, ни одному из экипажей, обучавшихся в одно время с нами. Если бы хоть один другой экипаж знал, они передали бы и нам словечко об этом.
– Не было надобности в том, чтобы вы знали, – ответил Никодимус. – Могли бы последовать какие-нибудь нелогичные возражения с вашей стороны, если бы вам сказали. А важно было, чтобы команды людей были уже готовы, когда корабли будет решено отправить, видите ли, все вы были очень особыми людьми. Может быть, вы помните, с какой тщательностью вас выбирали.
– О Боже, да! Нас пропускали через компьютеры, чтобы рассчитать фактор выживаемости. Наши психологические профили перемеривали снова и снова. Нас почти измотали этими чёртовыми испытаниями. Нам имплантировали в мозги эту телепатическую штучку, чтобы мы могли разговаривать с Кораблём, и это было самое неприятное. Я, кажется, припоминаю, что мне потребовались месяцы, чтобы научиться пользоваться ею как следует. Но к чему надо было делать всё это, а потом укладывать нас на хранение в анабиоз? Мы могли бы и просто подождать.
– Одно из решений могло бы быть и таким, – согласился Никодимус, – и вы становились бы с годами всё старше. Один из факторов, входивших в критерий отбора команды – чтобы они были не слишком молодыми, но и не особенно великовозрастными. Отправлять стариков смысла мало. В анабиозе же вы не старели. Время для вас ничего не значило, ибо время в анабиозе не имеет значения. Когда же это было сделано, экипажи ждали в полной готовности, причём их качества и способности не страдали от времени, пока отлаживались остальные приборы. Корабли могли бы вылететь сразу же, когда вы были заморожены, но пятидесятилетнее ожидание существенно увеличило шансы кораблей и ваши шансы. Система жизнеобеспечения мозга усовершенствовалась до степени, считавшейся за пятьдесят лет до того невозможной, а связь между мозгом и кораблём сделалась более чувствительной и эффективной, почти безупречной. Улучшились системы анабиоза.
– У меня это вызывает противоречивые чувства, – заявил Хортон. – Во всяком случае, для меня лично это никакой разницы не составляет. Если невозможно прожить жизнь в своём собственном времени, то, наверное, неважно, когда именно вы её проживёте. О чём я жалею – это о том, что остался один. У нас с Хелен что-то начиналось, и другие мне нравились. Есть у меня, кажется, и некоторое чувство вины, потому что они умерли, а я выжил. Ты говоришь, что спас мою жизнь только потому, что я находился в камере номер один. Если бы я был не в ней, то выжил бы кто-нибудь другой, а я был бы теперь мёртв.