-Гляди, перестраиваются, – тревожно
вмешался в разговор Борята. Все устремили взоры на Игорево
воинство: червленые щиты спешно расступались и вперед выдвигались
верховые, причем и тяжелая, и легкая кавалерия выстраивалась
вперемешку.
-Решили напустить тень, – заметил
Неждан. – Мыслят: не поспеем выставить вперед дюжих ярых воев, да
метких лучников.
-Не мешкай, княже, того гляди начнут,
– обратился к Малу Добронег.
Мал развернул коня к строю и сделал
знак рукой. В ответ ощетинился полк длинными копьями, сомкнул щиты.
Внутри строя происходили спешные передвижения, раздавались
приглушенные команды и звон зброи.
-Чернобожьи витязи, набрались ли сил,
смогут ли супротив конницы киевской? – спросил Мал у Всеслава.
-Осилят и конных, и пеших, а я обреку
души киян Чернобогу, – отвечал тот, простирая руки к небу…
Яростно
зазвучали киевские трубы, отвечали им хлестко как удары плети
древлянские боевые рожки. Блеснул призывно в деснице Игоревой меч.
Обнажил клинок и Мал...
*****
В той битве одержали древляне славную
победу. Пал Игорь от руки князя Мала. «Одолеша древляны кыян...
и начаша сами собой володети...», – записал позже
летописец.
Штабс-капитан Кряженцев пребывал в
самом скверном, наисквернейшем расположении духа, а посему восседал
за столиком одного из затрапезных питейных заведений на окраине
Ростова, куда пробрался окольными путаными закоулками, дабы не
светиться. Потому как сотрудникам ведомства, в коем он имел
честь служить, строго-настрого воспрещалось... о борделях не было и
речи, нельзя было даже (Эх, что за жизнь!) напиться, как приличному
казаку в воскресенье. Правда Герман Владимирович спиртуозные
напитки употреблял крайне редко и вообще не был любителем этого
дела. Но... уж больно мерзопакостный груз, а значит и повод, лежал
на душе…
Педантичный службист основательно и
неторопливо, как делал он все в этой жизни, опрокинул стопку
«Станичной», хрумкнул духняным, соковитым – только из бочки –
малосольным огурцом-молодцом. Несмотря на вечернее время, Кряженцев
был единственным посетителем, что, конечно же, сглаживало тяжесть
бытия.
«Нам давно уже не двадцать...
кони мчаться куда-то там вдаль… Не пора ли застрелиться, господин
штабс-капитан», – германская мюзик-машине старательно
воспроизводила дребезжащий голос шансонье, распевавшего под
примитивный аккомпанемент плебейские жестокие романсы.