Возможно, что я был тому причиной. Ведь не встреть Лепеха меня,
он бы спокойно докурил свой бычок и ушел по своим делам, которые
были изначально намечены. Не стал бы возвращаться домой, где кто-то
его подбил сходить искупаться в горной реке. А то, что он утонул,
стало настоящим катализатором для всех изменений, которые стали
постепенно происходить.
Сколько его родственников из других
городов побросали начатые дела и примчались на похороны! Все были
при деле, не тунеядцы. Пришлось им отпрашиваться, меняться рабочими
сменами. Скольких людей это коснулось! А дальше как снежный
ком.
В школу нагрянула комиссия из
краевого отдела народного образования. В нее случайно затесался
огромный мужик с широко расставленными глазами. Был это, как
оказалось, председатель Крайисполкома Иван Ефимович Рязанов. Он
приехал в наш город совсем по другим делам — изучать
производственный опыт местных животноводов, а в школу пришел за
компанию. Следом за ним подтянулось и наше районное руководство.
Народу собралось столько, что тесно им стало даже в учительской.
Потом все чиновники столь же быстренько разошлись. Остался только
один Рязанов. Они, вместе с нашим Ильей Григорьевичем, заперлись в
директорском кабинете и сидели до темноты.
Об этом потом рассказывал Зеленкевич
Колька. Его мамка работает в школе техничкой и ее несколько раз
посылали за коньяком. Если Зеля не врет, Рязанов и наш «Небуло»
вместе учились во время войны в Сталинградском авиационном училище
летчиков.
Чем дело закончится, можно пока
только гадать. Но интуиция мне говорила, что Илью Григорьевича не
накажут. А если накажут, то несильно, любя. Я всегда уважал этого
человека. За кажущейся его простотой скрывался недюжинный ум и
тончайшее чувство юмора. Он у нас вел историю. Материал излагал
доступно, своими словами. О причинах великой древнегреческой
колонизации рассказывал так:
— Земли у них не було, пастбищ у них
не було, ничего у них не було.
Как то директор вызвал к доске Витьку
Григорьева. Тот, как обычно, надеялся выехать на подсказках. Стоял,
округлив глаза, и кивал подбородком в сторону первых парт. Илья
Григорьевич что-то там записал в классном журнале, посмотрел на
него из-под толстых очков и грустно сказал:
— Садись. Правильно думаешь.