– Вот ты мне и расскажешь. Если
Андрей Константинович позволит тебе задержаться на этом
свете.
***
Роман несколько секунд приходил в
себя, невидящим взглядом уставившись в потолок. Затем вдруг резко
поднялся с постели. Не глядя на Бергера, который, уткнувшись в
книгу, старательно делал вид, что читает (ну надо же, не сбежал!),
он подошёл к письменному столу, рывком отодвинул стул, с треском
вырвал из первой попавшейся под руку тетради лист, и крупно, с
нажимом, написал: «Бергер, я тебя ненавижу» и поставил три
восклицательных знака. Потом подумал и поставил ещё – сколько
поместилось на строчке. «Я сообщил бы это тебе лично, но твоя
нянька считает, что ты этого не переживёшь», - дописал он внизу.
Аккуратно сложив лист вчетверо, и с особой тщательностью проведя
ногтем по сгибу, Роман, скрипя зубами от злости, поднялся и,
подойдя к Кириллу, вручил ему своё послание.
Кирилл с удивлением поглядел на
взбешённого приятеля и развернул записку. Роман отошёл к окну.
– Хочешь что-то сказать? – с
нехорошей усмешкой поинтересовался он через плечо.
– Почерк у тебя хороший, – грустно
ответил Кирилл.
Роман подлетел к Бергеру, выхватил у
него листок и с ожесточением порвал его на очень-очень-очень мелкие
кусочки. Глядя, как бумажный фейерверк кружится между ними и
оседает на ковёр, Роман подумал, что на самом деле с огромным
удовольствием проделал бы всё это с самим Бергером.
Кирилл наморщил нос и неожиданно
широко улыбнулся:
– Ром, ты чего?
Чай с мятой оказался не такой уж
гадостью, как Роман привык думать. Густого янтарного цвета жидкость
успокаивала уже одним своим видом. Таинственное преломление
солнечных лучей в золотой глубине и игра бликов на поверхности
странным образом завораживали и усыпляли. Он поймал себя на мысли:
вот для чего на самом деле нужен Бергер! Чтобы сочувствовать и
утешать. А ещё Роман с удовлетворением отметил, что понял теперь,
где у Бергера кнопка. Он не удержался и хмыкнул.
– Ты что-то сказал? – Бергер поднял
затуманенный мыслью взор от груды сваленных на полу книг. Роман
поспешно спрятал ухмылку в чашке и молча помотал головой.
Когда Бергер, осыпаемый клочками
злосчастной записки, задал свой бесхитростный вопрос и Роман со
всей ясностью осознал, что с этого самого момента по милости
Аверина он теперь больше никогда не сможет в ответ надавать этому
умнику по физиономии или хотя бы наорать на него, его просто
переклинило – от злости, обиды и отчаяния. И тогда он опустился на
пол и закрыл лицо руками.