Вот тут-то и выяснилось, что главной
слабостью Бергера является его безграничная доброта. Он не мог
спокойно смотреть, как в его присутствии кто-то столь сильно
мучается. Хотя бы и от ненависти к нему самому. И как Роман
догадался потом, чем недостойней был объект, тем сильней
воспламенялась в сердце Бергера жалость и стремление помочь
страдальцу. А если бы удалось ещё и зарыдать, податливость Бергера
автоматически увеличилась бы вдвое.
– Почему ты прямо не сказал, чего ты
от меня хочешь? – укорял приятеля Бергер, когда размякший от
дружеских объятий Роман признался, по какой нетривиальной причине
собирался разобрать его на составные части. – Тебе не пришло в
голову, что я тоже всё знаю? И мне тоже непросто с этим знанием
смириться. Но я же не бросаюсь на тебя с кулаками! Ты хоть
понимаешь, что это значит для меня? – Он помолчал, видимо
прокручивая в голове печальные перспективы своего дальнейшего
существования в качестве чьего-то Ключа.
Они так и сидели на ковре. Рука
Бергера лежала у Романа на плече, и во время разговора он
настойчиво пытался заглянуть собеседнику в глаза, но тот неизменно
отворачивался, потому что это было выше его сил – смотреть Кириллу
в глаза после того, как устроил такую безобразную сцену.
Единственное, что могло хоть как-то
утешить Романа в этой ситуации – у Бергера теперь не нужно было
выпытывать что-либо – он всё рассказывал сам. Правда Роман просто
кожей чувствовал, что Кирилл, как обычно, недоговаривает. Но
впервые у него мелькнула мысль, что у одноклассника, возможно, есть
на это веские причины.
– Я практически завидую тебе, –
задумчиво покачивал головой Бергер, пустым взглядом уставившись в
пространство, – барашки и беседы у костра… А я целый месяц просто
боялся уснуть… Слава Богу, Николай Николаевич всё-таки сумел мне
помочь. Этот человек… он всегда сидел в кромешной тьме и рыдал так,
что сердце разрывалось. Я не знаю, как его описать. Лица его я не
мог как следует разглядеть, но когда он поднимал голову, видно было
профиль… такой выразительный, – Бергер усмехнулся и неожиданно
потрогал кончик носа Романа. – Я точно знаю, что он был не старый –
лет сорок, может быть. В старинной одежде. В темноте видны были
белые кружевные манжеты. Мне всегда становилось так холодно, словно
я умер, – Кирилл мучительно скривился и замолчал. Почему-то не
хотелось рассказывать, что самым ужасным был момент, когда
незнакомец бросался к нему и начинал порывисто его обнимать. И о
том, какие ледяные у него были руки. И как его слёзы капали прямо
на лицо. А ещё от него пахло чем-то таким… химическим. Медицинским,
может быть… Но очень знакомым. Почти родным. И как хотелось что-то
ему сказать, как-то утешить – так его жалко было – но язык не
слушался. А когда удавалось проснуться – точнее, Николай Николаевич
вытаскивал его каждый раз из этого кошмара – ещё целый час после
этого его трясло так, что зуб на зуб не попадал. – И так каждую
ночь, – бодро закончил Кирилл и зачем-то щёлкнул Романа по
носу.