После
покупки штанишек у Полины не осталось ни копейки, пришлось отдать
ей половину своих. Оставаться в Москве совсем без денег не
хотелось. У меня, правда, еще оставалась «заначка» — золотой
червонец, но его я пока решил попридержать.
— И что ты
купила?
Думал, что
на сей раз приобрела какой-нибудь бюстгальтер, но она сунула руку
под подушку, и торжественно предъявила палец с колечком — узенькая
золотая полоска, а на ней синенький эмалевый цветочек и крошечный
красный камушек в серединке. Слава богу, не обручальное!
— Я когда
к нашей гостинице подходила, смотрю, на углу старушка стоит, из
бывших. Может — графиня, или целая камергерша! Говорит — купите
колечко, барышня, двести рублей всего. Мол, все уже продала, а
кушать хочется. Мне колечко понравилось, да и старушку
жалко.
— Так у
тебя же только сто рублей было? — удивился я.
—
Пятьдесят, — уточнила Полина. Тяжело вздохнув, сообщила: — Я тут
еще платочек купила. А камергерша и на пятьдесят согласилась. Мол,
лучше, чем ничего.
Вот ведь,
мартышка малолетняя! Мне стало смешно. Наверное, женщина останется
женщиной, даже если она пламенная комсомолка.
Оставив
себе двадцать рублей, остальные вручил барышне. Нехай тратит! Но
золотую десятку «замылил». За червонец на черном рынке дают уже три
тысячи рублей советскими кредитными билетами. Отдай, так ведь
истратит на какие-нибудь чулочки-панталончики.
— Кстати,
у тебя животик еще не прошел? — заботливо поинтересовался я,
протискивая ладонь под сорочку и начиная ласкать нежную кожу. — Я
сейчас тебе брюшко поглажу, все пройдет.
— Ой,
Вова, щекотно же... И тут уже и не брюшко вовсе.
И тут в
дверь постучали. Кто-то из нас выругался. Возможно, это был и не я,
а Полинка. Но пришлось идти к двери и открывать.
На пороге
стоял бледный охранник, мявший в руках фуражку.
— Товарищ
Аксенов, тут такое дело. С Лубянки звонили, от товарища Кедрова,
вам велено срочно явиться.
Да чтобы
тебя разодрало, товарищ Кедров, вместе с Лубянкой! Но пришлось
спешно всовывать руки в рукава шинели, запрыгивать в сапоги,
быстренько чмокнуть Полинку и бежать.
В
допросной комнате мы были вдвоем: я за обшарпанным столом, напротив
—девушка на табурете, ножки которого утоплены в пол, да еще и
зацементированы. Говорят, это сделали после того, как один из
подследственных огрел табуреткой чекиста, ведущего
допрос.