Прямые улицы Столицы, пролегающие
строго с юга на север и с востока на запад, остались далеко позади,
кончилась и упорядоченность, кое-как соблюдавшаяся даже в посадах.
Пошли поодаль от дороги кривые хибарки, что не значатся в
поквартальных росписях, а населены они неведомым людом, отбросами
столицы и провинций, выпавшими из всех реестров, а потому как бы не
существующими. Все, что внесено в переписи и податные списки,
подвластно императору, упорядочено и подчиняется законам. А что в
списки не внесено — то во власти хаоса, лихих, беззаконных людей и
бесов всякого рода.
К столице прилегали государевы земли
— и потому окрестности были пусты и мрачны. Попадались иногда
деревни — но были это деревни-призраки: подъедешь поближе — и ни
человека, ни скота не встретишь, только брошенные собаки время от
времени попадаются. Где же люди? Угнаны на государевы работы,
перебрались в ближайший сёэн либо разбойничать пошли.
Нет, случалось, что горный склон за
поворотом оказывался ухожен, террасы на нем — везде исправны, а
ветер из деревни доносит запах дыма и навоза. Но тут не нужно
Сэймэем быть, чтобы угадать: закончилась государева земля, начались
монастырские владения.
Неудивительно, что жители столицы, а
особо — придворные, считают ссылку наказанием хуже смерти… Что
удивляться? Вот сам Райко в Столице Покоя и Мира с бамбуковое
коленце прожил, а уже неуютно ему снаружи в отсутствие даже того
малого и несовершенного порядка, что можно найти в городе. Хотя
может быть, это еще и потому, что там, где он рос, запустения
такого не было и быть не могло. Отец, что о нем ни говори, был
надежной защитой всем, кто хотел укрыться в его тени. А тяжелый
нрав его до крестьян доходил не так уж часто… раз в год что
случится — и то много.
— А в столице сейчас праздник Семи
Трав… — мечтательно проговорил Кинтоки. — Баб хворостинками шлепают
[57]. Ух, я бы какую-нибудь красавицу угостил палочкой!
— Ты бы в столице сейчас крутился,
чтобы тебя не угостили… — проворчал Урабэ. — Особенно, если
красавица. К нам в управу сонное зелье тоже красавица
привозила.
Кинтоки откусил от сушеной
лепешки.
— Жаль, что так второпях уезжали, —
сказал он, жуя. — И попрощаться-то не успели.
— Зачем с ними прощаться? — Садамицу
яростно дернул узду, когда конь почему-то решил поиграть. — Будут
выть, слезы проливать, тебе же расстройство одно, а им что? Только
за тобой ворота закрылись — как уже нового гостя привечают.