Страшно возвращаться в тюремную камеру…
Снова это безумное и глупое якобы предчувствие – как только
окажусь внутри, крест оживет. Тяжелая машина вздрогнет, шевельнется
в своей могиле и, пробив ее снежный свод, поднимется в небо, унося
меня с собой. С трудом удержавшись от троекратного «тьфу» в левое
плечо, я продолжил пробивать себе путь, и вскоре снег передо мной
провалился, открывая такую знакомую стылую темноту, что своим злым
дыханием обжигала неприкрытые участки лица…
Нанеся еще один удар лопатой и чуть расширив путь, я заклинил ее
снаружи, привязал к черенку веревку, закинув второй конец внутрь.
Тут можно и без этого, но лучше иметь под рукой путеводную веревку.
Поняв, что почему-то опять медлю, зло рыкнул на себя и ногами
вперед скользнул внутрь, одновременно зажигая фонарик…
Разбившийся тюремный крест я покинул через полчаса, успев за это
время забрать все, что там оставалось, а заодно осмотреть каждый
почти родной уголок. Опять иррациональность – я сожалел, что все
здесь разбито и приведено в негодность, я жалел, что моя тюремная
нора лишилась света и тепла…
Выбравшись, вытянув за собой на веревке добычу, я по ступеням
торопливо потащил ее к вездеходу, не забывая поглядывать в небо и
по сторонам. Огромного медведя, что втаскивал себя по склону
соседнего холма, я увидел сразу – трудно не разглядеть этого
гиганта, что был больше похож на выползшего на лед морского
обитателя, чем на сухопутное создание. Страшная голова
раскачивалась из стороны в сторону, в вечную ночь рвался долгий
постанывающий рык – медведь был голоден и выражал свое
недовольство. Охотиться на такого гиганта с рогатиной и копьями… я
не рискну. Хотя в голове тут же родилась глупая детская фантазия –
улыбающийся я вездеходом подтаскиваю к Бункеру огромную медвежью
тушу и с непринужденной улыбкой извечного победителя принимаю
заслуженные аплодисменты и стакан крепкого сладкого чая.
Захода в вездеход, я смеялся и качал головой – похоже, живущий в
каждом из мужиков хвастливый и охочий до похвал мальчишка не
исчезнет до самой смерти. Затащив все внутрь и разместив уже не в
загроможденном салоне, а в кабине за креслами, я покосился на
лежащий поверх зеленоватого резинового костюма медный шлем с
залитыми изнутри черной кровью оконцами. В кресте остался лежать
нагой труп Чертура – того, что навестил меня так невовремя и
попытался убить за то, что я не проявлял смирения и продолжал
дергать третий рычаг – оружейную гашетку.