Грохнув его на барную стойку, чем вызвал содрогание стёкол в
окнах, он развязал горловину и показал картонную коробку, вид
которой я опознал безошибочно.
- Вот это - мушки, - пояснил Алекс, вытряхивая из коробки
несколько гладких, медно отсвечивающих патронов. - Обычный тридцать
восьмой калибр, форсированный заряд. Не нужно объяснять, что делать
с такими "мушками"?
Я молча хлопал глазами, проклиная себя за тупость и
скоропалительность выводов.
- А вот это - говоруны, - из другой коробки он сыпанул патронами
покрупнее. - Калибр у них уже сорок четвертый магнум, а прозвище
своё они получили за характерный бормочущий грохот при вылете из
ствола. - И конечно же, серебрянки. - Передо мной выстроилась
шеренга заострённых капсул высотой сантиметров по десять каждая. -
Стальной сердечник, мягкая серебряная рубашка. Для чего нужны
серебряные пули, в наше время осведомлены даже дети. Спросите
любого сорванца на улице, и вам популярно объяснят, что охотиться
на оборотней, вурдалаков и прочую нечисть без таких патронов нечего
и думать. Загрызут.
- Не хотите же вы сказать...
- Сказать, милостивый государь, я ничего не хочу. Кроме того,
что охотно вызвал бы вас к барьеру, и наказал за диффамацию. Но
невинную голову, как говориться, и меч не сечёт, - Алекс аккуратно
собрал патроны, каждый в свою коробочку, и убрал назад, в мешок. -
А вы, без сомнения, человек совершенно невинный. Сиречь -
несведущий. Так что, на первый раз, прощаю.
- А как же вурдалаки?
- Ммм... А что с ними?
- Вы берётесь утверждать, что они реально существуют?
- Извольте следовать за мной, милостивый государь.
И не дожидаясь моего согласия, Алекс стремительно направился к
выходу.
На улице было мерзко. Царил тот глухой предрассветный час, когда
и звуки гаснут, и мысли не могут обрести четкой формы, и самоё
людское существование с его домами, машинами, и дневным
столпотворением, кажется лишь навеянным сырым речным туманом
мороком.
Высокое крыльцо особняка, в котором располагалось агентство,
спускалось в сад, по зимнему времени раздетый и неухоженный. К
широким кованным воротам вилась дорожка, шириной в одну лопату - по
краям её громоздились слежавшиеся сугробы, в свете уличного фонаря
фиолетовые, как синяки на лице алкаша.
- Ночь. Улица. Фонарь. Аптека, - привычные слова сорвались с губ
прежде, чем я смог об этом подумать. - Бессмысленный и тусклый
свет. Живи ещё хоть четверть века - всё будет так. Исходов нет.