- Мишка я, - оставив серьезные
попытки, но брыкаясь изредка из принципа, говорит подросток.
Замызганный в угольной саже, что чертенок и смотрит дико. - И не
малой уже, мне шестнадцать. Я семье кормилец.
- Экий ты важный, - смеется Вячеслав,
но тут же переходит на серьезный лад. - А в суме что прячешь?
Вот тут на глазах парня
наворачиваются слезы. Даже вырываясь, Михаил продолжает сжимать
потертую кожаную сумку. Преодолев отчаянное сопротивление, Слава
попросту вытряхивает содержимое на землю.
- Что ж ты, кормилец, - цедит он
сквозь зубы, нагибаясь за рассыпавшимися бумажками, - всю семью под
монастырь подводишь?
И без долгих объяснений резко и
сильно бьет прикладом. Клацает чудом не сломавшаяся челюсть.
Михаил, выпав из Гришиных рук падает на мостовую, прокатившись с
метра два. Не на шутку разъяренный Вячеслав порывается добавить, но
дорогу заступает Григорий, широко расставив руки.
- Ума лишился! Насмерть ведь
зашибешь. Он же ребенок!
- Ага, ребенок, - на кавалериста
сейчас смотреть страшно. - А ты на это вот, погляди.
И с этими словами протягивает
хранившуюся в суме бумагу. На типографском листе запечатлена
непомерно жирная и довольная своим существованием свинья. Только
облаченная почему-то в военный мундир (не способный застегнуться на
объемной тушке), с полным бантом орденов и золотыми эполетами.
Хряк подминает под себя, восседая аки на троне, толпу
простого люда. Даже в каламбуре переплетенных рук и ног можно
узнать рабочих и крестьян.
- Енто что за образина такая? -
хмыкает, не понимая, Григорий.
- А это царь батюшка наш, Борис
Брянцев, в их, - плевок в сторону съежившегося на земле мальца, -
представлении.
Верху карикатуры большими красными
буквами отпечатана надпись: "Трудовой народ Симерии, сбрось ярмо
царизма!"
Испуганный Гриша медленно
поворачивается к Михаилу.
- Ты чего творишь, дурында?
- Военное положение в стране еще не
отменили, - продолжает метать молнии Слава. - Вот это, - он
потрясает листовкой и в сердцах рвет на кусочки, - даже не каторга,
а эшафот.
Обеспокоенный совсем притихшим
подростком, Гриша подходит к все еще распростертому на земле.
Только спустя две минуты Миша подает признаки жизни. Словно в
замедленном синематографе пробует пошевелится, касается рукой
гудящей паровозом головы. На ладони остается след крови.