Бросив коня слуге около дворцового
крыльца, я бегом кинулся в комнаты к Разумовскому. Человек,
которого я давно считал своим отцом, лежал в постели, одетый в
расшитый мундир, украшенный всеми орденами и наградами. На белом,
как морская пена, лице его, казалось, жили только глаза, которые
по-прежнему смотрели на меня с нежностью и жалостью.
- Алексей Григорьевич! Что с Вами?! –
просто взвыл я.
Тот слабой рукой махнул находящимся в
комнате брату, племянникам и слугам. Те вышли, и мы остались
наедине.
- Умираю я, Павлуша! Чую я, смерть за
мной пришла! Не могу я уйти, с тобой, мальчик мой, не попрощавшись.
– Я, уже не сдерживаясь, зарыдал, и прижался к нему. Я гладил его
по старым дряблым щекам, и только повторял:
- Батюшка! Батюшка! Простите меня! –
слеза медленно, как во сне, потекла по его мертвеющей щеке.
- Павлушенька, воистину любил я тебя
как сына своего! Прости меня, старика, что бросаю тебя в такой
момент! Прости ты меня, сынок! Старый я стал, слабый! Не хватило
мне сил дотерпеть! Прости меня, мальчик мой! – голос Алексея
Григорьевича угасал, и я понимал, что он покидает меня. Я плакал,
прижавшись к нему, сжимая его ладони, чувствуя, как они
холодеют.
Просидел я так час с лишним, пока не
нашёл в себе силы поверить, что его больше нет. Потом встал, утёр
лицо, вышел из комнаты и позвал ожидающих за дверями родственников
и слуг. Старичок-священник, что причащал умирающего, подошёл ко мне
и, молча, погладил меня по голове. Как я снова не заплакал, не
понимаю…
Это был уже второй человек, который
был мне ближе других, что ушёл от меня навсегда. Боже! Как же мне
было больно!
Я провёл в доме Разумовского ещё
около получаса, пытаясь прийти в себя. Как остекленевший я сел на
коня, всё было как во сне. Спать я не мог, сидел перед камином и
смотрел на огонь. Люди во главе с мамой не оставляли меня ни на
секунду. Я иногда успокаивающе улыбался им…
Весь следующий день я молился,
работать не получалось. Ночью опять не спал. Отправил родных спать,
а за мной следил Белошапка. Но уже под самое утро примчался Карпов
– верхами. Это для него было совершенно нехарактерно, Емельян
побаивался лошадей, и то, что он прискакал… Он был одет очень
небрежно, вид имел совершенно безумный и несчастный, глаза красные
и вытаращенные.
- Ты что, Емельян? – мне началось
казаться, что я уже смотрю на всё как-то со стороны.