Я поначалу слегка охренел, увидев пару рыцарей в доспехах,
покрытых странными руническими письменами сверху донизу, с гербами,
мечами и кремневыми пистолетами. Ну как охренел – просто утратил
дар речи, так и сидел у решетки с отвисшей челюстью, пока они не
прошли дальше по коридору. Потом спохватился, принялся вопить им
вслед – они, конечно же, не обернулись.
Уже тогда у меня появилось предчувствие, что все не так плохо,
как я думал, а гораздо хуже.
И когда я сидел в состоянии глубочайшего шока и уныния,
появилась она – девочка моего возраста, лет пятнадцати или около
того, в доспехах такого же типа, как у рыцарей, только детских, с
такими же десятками рунических знаков. Ну и с мечом небольшого
размера.
Я смотрел на нее, она – на меня. Ее лицо ничего не выражало, ни
хороших эмоций, ни плохих, но мне показалось хорошим знаком, что
она все же смотрела на меня и не делала вид, что я – пустое
место.
- Может, хотя бы ты скажешь мне, что это за место и как я сюда
попал?
Девочка не ответила, только вынула из-за спины руку, и я увидел,
что в руке у нее яблоко, румяное и блестящее.
- Хочешь?
Я уже второй день ничего не ел, так как прикоснуться к той каше,
которую принес странный человек в необычной тюремной робе, худой и
с пустыми глазами, не мог. Постная каша на воде сопровождалась
куском хлеба, черствого и грубого. Так меня не кормили ни в
детдоме, ни даже в колонии.
- Спасибо, - сказал я и взял предложенное яблоко.
Оно показалось мне каким-то странным на ощупь, но голод – не
тетка, так что я, не долго думая, вогнал зубы в яблоко – и моя
челюсть сразу как-то заклинила.
Еще до того, как я осознал, что яблоко оказалось восковым,
девочка со звонким, переполненным безграничного счастья смехом
побежала прочь.
- Каросс, Каросс, - донесся до меня ее восторженный голос, - он
купился на твое яблоко, ты только представь себе! Он купился!!
Он!!!
Напрягая слух, я услыхал голос того, кого она назвала Кароссом.
Он распекал ее за легкомыслие и за то, что убил на это «яблоко»
полдня совсем не для того, чтобы она совала его в зубы всякой
дряни.
Я сидел у решетки, с трудом сдерживая слезы, и внезапно осознал,
что и девочка, и Каросс разговаривали ни разу не на русском языке.
Совершенно логично, что я два дня вопил по-русски впустую, потому
что эти люди банально не понимали русского. А вот что было странным
– так это то, что я не знал, какой это язык, но понимал его.