«Гордость — удел богатых», —
вспомнилась Яну одна из присказок отца.
А Эссены никогда не были богатыми.
Знатными — да, как-никак имперские бароны, которые и на графов
могли поплевывать. Но бедные. Как можно разбогатеть в
провинциальной Марке, будучи кланом охотников на демонов. В
имущественном плане Эссены отличались от фермеров-латифундистов
лишь тем, что хлеб насущный получали в качестве жалования из
императорской канцелярии, как вписанные в реестр Стражи Пограничья,
а не выращивали на полях.
Но в ценах Ян разбирался неплохо —
отец успел натаскать. И понимал, что торговец Отто назвал сумму в
полтора раза завышенную. Такую можно было получить, если отвезти
компоненты тел Низших на алхимический рынок во Львов, но никак не в
лавке скупщика в Черновицах.
Понимал парень и причину, заставившую
Толстяка так поступить. Эссены не просто ходили за добычей в
Геенну, их род уже три столетия оберегал окрестности от адских
тварей, являясь зачастую последним рубежом обороны между людьми и
адскими тварями. За что они пользовались заслуженным уважением
местных жителей. В случае с торговцем проявившимся таким вот
причудливым образом.
— Благодарю, — только и сказал
Ян.
Он принял два векселя — один на
тысячу, другой на триста солидов серебром. Сунул их под кафтан, в
небольшую простроченную складку-кармашек. Оставил у Отто косу под
реализацию, безразлично кивнул на комиссию в десять процентов от
цены. И медленно двинулся к дому.
Сделанное дело, продажа добычи, не
оставило ему возможности думать о чем-то другом. Скорбь
преследовала его хищником, идущим по следу свежей крови. В памяти
мелькали образы: отец, сжимающий шею последнего Стервятника и
шепчущий: «Руби!» — дядька Михаэль, вступивший в схватку с вожаком
демонов, тетка Йелена, падающая на землю двумя половинками.
Не в силах больше сдерживаться, Ян
свернул в глухой проулок между домами, уселся на землю и позволил
эмоциям взять верх. Но даже сейчас не разрешил себе голосить. Слезы
текли, рот беззвучно открывался, кулаки в бессильной ярости лупили
ни в чем не повинную землю, но больше звуков не было. Разве что
глухие, едва слышимые горловые рыдания, различить которые, впрочем,
можно было, лишь подойдя к парню вплотную.
Так Ян просидел долго. Он не следил
за временем, но помнил, что солнце стояло в зените, когда он вошел
в переулок. А когда вышел из него — сместилось к отметке трех после
полудня.