Я никогда не забирался в тропический лес так глубоко и чувствовал себя несколько неуверенно. Наверное, и остальные чувствовали себя не в своей тарелке. Только на капрала ничто не действовало. Кроме, пожалуй, темноты и закрытых помещений, о чем я случайно узнал еще в Браззавиле. Могу поклясться, что в прокуренном темном кинозале капрал интересовался не тем, что происходило на экране, а тем, что могло происходить за его спиной. Не знаю, кого или чего он боялся, и боялся ли, но что-то такое с ним происходило.
Впрочем, какой рейнджер любит позиции, не защищенные с тыла?
Место для лагеря мы отыскали удобное – огромные деревья наглухо и со всех сторон окружали большую, поросшую травой поляну, редкие кусты на которой мы сразу вырубили. Буассар завалился на брошенный в траву брезент, и дым его сигареты приятно защекотал ноздри. Я присел рядом. Малиновый берет и пятнистую рубашку я сбросил, подложив под локоть, чтобы не чувствовать жесткость брезента. И, не торопясь, потянулся к вскрытой французом банке пива.
– Ба боле, ба-а-а… Ба би боле, ба-а-а… – отбивал такт Буассар.
В нехитрой песенке, мелодию которой он насвистывал, речь шла о том, как хорошо, когда нас только двое, а ночь тиха и безлунна. Типичная французская песенка, хотя на чернокожий манер. Впрочем, какое дело до манер, когда ночь вокруг тиха и совсем безлунна?
– Ба боле, ба-а-а… – подмигнул я Буассару.
Несмотря на некоторую болтливость, француз мне нравился, я старался держаться к нему поближе. Занимаясь такой работой, как наша, нелишне знать тех, на кого можно положиться в деле.
Так мы покуривали, потягивали теплое пиво и смотрели, как негриль бабинга, взятый капралом месяца три назад в какой-то сожженной глухой деревушке, возится у костерка, собираясь готовить обед, а голландец ван Деерт, глухо обросший бородой, жует резинку и, щуря маленькие свирепые глаза, что-то негру внушает. Мы не слышали что, но примерно догадывались. Голландец терпеть не мог черных, у него была на черных аллергия, он пятнами шел, когда видел двух, а то, не дай бог, троих черных.
Но я это не в осуждение.
У каждого свои привычки и вкусы.
Будем считать, что в данном случае голландец просто следил за чистотой и опрятностью негриля бабинги.
За походным столом я сидел рядом все с тем же французом.
Никто не звал его по имени, многие даже не знали его имени – просто Буассар, иногда Длинноголовый, этого достаточно. Буассар на прозвище не обижался, ведь это он сам однажды нам объяснил – богатые люди почти всегда относятся к долихоцефалам, то есть к длинноголовым. Только голландцу утверждение Буассара не понравилось. Ему, наверное, больно было узнать, что, как всякий короткоголовый, навсегда обречен на нищенство.