Видя мою меланхолию, осенью дядя
вывез меня в Европу – мы отдыхали в Коста-Бланке, потом в Ницце,
где дядюшка сказал, что после мы поедем в Париж и, ежели я захочу,
то он устроит так, чтобы я осталась там. Не могу передать, как меня
обрадовала эта новость! Я не смела бы сама просить Платона
Алексеевича, но еще в детстве, учась в Смольном, я мечтала, что
когда-нибудь вернусь в мою родную Францию – страну, где я родилась,
и где умерли мои родители.
И вот настал день, когда я вернулась
в Париж. Снова оказалась на Риволи, где когда-то гуляла с
родителями, и радовалась, что именно сейчас, в сентябре, жарят
каштаны, которыми баловал меня в детстве батюшка. Смотрела в
перспективу Шанз-Элизе, благоухающую даже осенью, и с трудом
представляла, что здесь скоро воздвигнут некую уродливую башню из
металла. Верно, это журналистская шутка, ведь не может же быть,
чтобы парижское градоначальство и впрямь решилась так испортить
центр старинного города!
Я гуляла тогда и… понимала, что все
не то. Мои воспоминания о Париже связаны только с родителями, а
теперь, когда их нет, все здесь казалось чужим, новым и совершенно
непохожим на то, что я себе воображала. Не прошло месяца, как я
упросила Платона Алексеевича отвезти меня в Петербург. Домой.
Помню, что когда поезд приближался к
перрону, шел дождь, барабаня по крыше и окну; тяжелое, будто
свинцовое небо, нависало совсем низко, и мелькали серые,
неприветливые, но такие родные пейзажи. Я не вытерпела тогда – не
слушая возражений дяди, сама отворила окно в купе, высунулась, не
боясь испортить прическу, и всей грудью вдохнула особенный
петербургский воздух – студеный, сырой и чуть солоноватый.
— Сумасшедшая девчонка… - ворчал
дядюшка, собирая разлетевшиеся по купе страницы газеты.
А я только беспричинно улыбалась,
позволяя петербургскому ветру иссушить мои слезы. И впервые за
многие-многие месяцы почувствовала себя, кажется, вполне
счастливой.
Как-то за месяц до Рождества Платон
Алексеевич остался вдруг дома вместо похода на службу и сразу после
завтрака вызвал меня в свой кабинет. Очень издалека, так, что я
даже не сразу поняла суть, он начал свой рассказ…
* * *
В первой половине нашего века родился
во Франции и здравствует поныне морской офицер и талантливый
изобретатель по имени Феликс дю Тампль. Несмотря на то, что служил
он в молодости на море, все мысли его занимало небо, а в частности
покорение человеком этого самого неба – он строил летательные
аппараты. Собственно, не он один стремился ввысь: до него были
англичане Кейли, Хенсон, русский изобретатель Телешов и бог знает
сколько еще желающих сравниться с птицами. Однако все их
изобретения были лишь на стадии проектов, либо полеты оканчивались
грандиозными провалами. Феликс же дю Тампль первым в 1857 году
понял, что монопланы куда эффективней, чем бипланы, которые
проектировали прежде, и получил патент на строительство. А в 1874
состоялся первый пробный полет полноразмерного летательного
аппарата. Увы, неудачный – паровой машине не хватило мощности,
чтобы поднять самолет в воздух.