– До встречи! – сказал я и сбросил вызов.
Я решил сам сесть за руль, чтобы немного отвлечься. Честно
говоря, заметка в «Римском Эхе» меня задела больше, чем было
оправдано ситуацией. Мы, аристократы, должны быть привычны к тому,
что журналисты обмусоливают каждый наш вздох. Но мне показался
оскорбительным тон статьи и то, как реальные факты там
перемешивались с самыми необоснованными допущениями.
Этот Бенедикт Алексеев, кто бы он ни был, даже тот факт, что
Валерий лишь отвечал на вызов на дуэль, умудрился выставить так,
будто бы очередной Мартынов снова оказался зачинщиком смертельного
поединка.
Не доезжая до ресторана, я остановился на обочине и пересел на
заднее сиденье, чтобы валет у входа в заведение, распахнув заднюю
дверь моей машины, не оказался перед видом пустого дивана, а мне не
пришлось бы выходить спереди, открывая дверь самому, тем самым
выставляя нас обоих в глупом свете.
Дальше всё прошло как обычно. Бесшумное вползание моей машины на
парковку у главного входа в ресторан «Филоксен», встреча и
провожание меня метрдотелем в зал.
Помня о том, что ожидается большая компания, я сразу выбрал
большой стол.
Ещё в холле ресторана меня привлекла одна показавшаяся мне
любопытной деталь. На стене, прямо в полированном камне было
выгравировано стихотворение девятнадцатого века, которое начиналось
словами:
«Вступает - на диво и смех Сиракузам -
Тиран Дионисий в служители музам».
Стихотворение пересказывало сюжет древнегреческой истории о
поэте Филоксене и правителе, тиране Дионисии. Правитель потребовал
от Филоксена, чтобы поэт оценил его творчество. Филоксен честно
ответил, что Дионисий пишет плохо. Тиран отправил поэта в
темницу.
Через какое-то время Дионисий снова позвал поэта, чтобы тот
оценил его новые стихи. Филоксен молча выслушал и пошёл прочь из
зала. Дионисий спросил поэта, куда он направляется, и Филоксен
ответил, что идёт обратно в темницу, так как ничего нового он
сказать Дионисию не может, ведь пишет правитель по-прежнему
плохо.
Я пробежал стихотворение глазами. На мой взгляд, ресторан
назвали «Филоксен» в честь другого известного древнегреческого
Филоксена. А именно – в честь обжоры, имя которого было Филоксен из
Лефкаса. Поэт же, о котором говорилось в стихотворении – это
Филоксен из Киферы. Думаю, его упомянули в виде выгравированного на
стене стихотворения просто потому, что звали его так же, а стихов о
Филоксене-обжоре не нашлось.