– Я так понимаю, тут где-то завод? – спросил Дофин. – Коммуналки
пролетариату, отдельные квартиры – клеркам и прочим людишкам
умственного труда?
– Он самый, ага. «Шнайдер и Компания».
– Пушки, да? – со знанием дела поинтересовался Рене, углядев в
промежутке меж отдалёнными домами высокий забор с колючкой
поверху.
– И пушки, и станки, и кое-что по электричеству.
– Они даже детонаторы делают, – закивал Бомба. – Замедление у
них выставляется криво, раз на раз не приходится.
– Не бахают?
– Бахают. И очень громко. Но плюс-минус пара секунд. Иногда
можно не успеть добежать.
– Вредители!
– Мы их так и называли – «враги трудового народа»!
– Хорош, революсьонарьос! – оборвал Пианист. – Пришли.
Судя по вывеске и витринам, таинственный Зяма обитал в обширном
магазинчике универсального характера. Тут тебе и скобяные изделия,
и хлебобулочные, строительные и прочая мануфактура.
Не успел звякнуть колокольчик над дверью, как к ним наперерез
кинулся плюгавенького вида паренёк с оттопыренными ушами и рыжей
непослушной шевелюрой. Посетителей он атаковал с непринуждённостью
хорошо дрессированного волкодава. Но Пианист опередил, не дав
выпалить заготовленную фразу:
– Хозяин на месте?
– Самуил Аристархович обедают, – почтительно произнес юный
приказчик, экономно проглотив не пригодившиеся слова.
Раймунд ласково улыбнулся, взял побледневшего паренька за
пуговицу и, столь же лучезарно скалясь, произнес:
– Передай Зяме, что Пианист пришел. И просил передать, что
желает этому поцу подавиться рыбой фиш.
– Не дождешься, подлый ты гой!
Из-за прилавка, заваленного всевозможной рыбацкой снастью –
Дофин презрительно скривился при виде неё – как кукольный
Пимпернелло в уличной постановке из-за кулисы, поднялся сам
Зяма-Самуил.
Бомба устало удивился. Встреть в городе, и не скажешь, что не
халлисианец – на вид типичный местный. Не настолько, конечно,
типичный, как Вуглускр, лицо которого Зузан напрочь забыл, хотя
видел миг назад. А так – среднего роста, темноглазый и темноволосый
шатен с быстрыми движениями и сухим лицом. Ни пейсов, ни
лапсердака, ни тюбетейки. Разве что глаза могли выдать: излишне
грустным выражением, столь характерным для народа аидов, сперва
потерявшего родную землю, потом вернувшего-таки её себе, а потом –
выжитого с неё своими же сородичами, взбесившимися на почве
веры.