В общем-то я не наглел и обставил всё
скромно — самым необходимым для того, чтобы жить... в смысле,
мертветь: мебель, телик с диагональю сто пять дюймов (о’кей, насчёт
«скромно» я приврал), планшет с выходом в Сеть (Ангел снабдил нас
интернетом, но без возможности связаться с живыми; я боюсь даже
гадать, что за провайдер обеспечил нам эту радость — не иначе как
«Wi-Fi-Небеса») и — удивляйтесь на здоровье — инвентарь художника:
холсты на подрамниках, салфетки и тряпки, мастихин, карандаши,
кисти и растворитель, чтобы их мыть, мелки, разбавители для
уменьшения вязкости красок, сами краски (куда же без них), палитра
и ученический мольберт — всё как в художественной школе, куда я
ходил в детстве. В четырнадцать я её бросил, и теперь думаю, что
зря — живопись могла стать моим призванием. Но этого уже не
проверишь.
Дверь слева ведёт в санузел. Она
столь неприметна, что войдя сюда впервые, я её проглядел. Помните
записку из холодильника? «Здесь вы можете брать любой предмет, а
ваши физиологические потребности соответствуют тем, что у вас были
при жизни — за исключением сна». То есть от нужды мыться мы не
избавлены. Так же и с туалетом; ведь нам кажется, что мы
материальны и имеем те же органы, какие имели при жизни — с
вытекающими отсюда последствиями... Иногда вытекающими в прямом
смысле. И позвольте мне в эту тему не углубляться.
А сейчас самая мрачная часть
экскурсии.
Во-первых, второй телевизор. Вы
спросите, что же в нём мрачного? Да всё просто — я его не
заказывал. Появился он сам, словно Ангел счёл нужным мне его
подарить. Телик маленький и по нынешним меркам громоздкий, с ещё не
совсем плоским экраном. Судя по лежащей на нём инструкции,
сделанный в год моего рождения. Может, это и случайность, но...
Но.
А «но» состоит в том, что загадочный
телевизор всегда показывает одно и то же — дурацкий случай из моего
детства. Это было в седьмом классе. Матч по баскетболу, наш «Б»
класс против «А». Конец первого тайма. Я пытаюсь поймать мяч, рядом
кто-то подпрыгивает, и его локоть разбивает мне нос. Я падаю, игра
прерывается. Резкая боль, слёзы, кровь. Меня уводят к скамье, и
девочка из параллельного класса протягивает мне платок. Я не помню
ни её имени, ни фамилии — думаю, что не знал их и тогда; помню лишь
прозвище — Костлявая. Та девочка была худой, над ней в классе
издевались, и ходила она с вечно потупленным взглядом, словно
мечтая незаметно проскользнуть мимо всех.