Понял наконец на кого он похож:
вылитый наш президент, только с усами и тощей бородкой. И взгляд, и
манеры прям один к одному. Надо же. Видать у матрицы не богато с
шаблонами.
— Так кого ты с собой привёл
неразумны? — священник явно красуется передо мной.
— Ни за что не угадаешь, — гнусавит
игриво Ванька и хихикает самодовольно. — Пускай ночевать. А в тепле
он сам тебе всё обскажет.
— Нет уж, — вдруг упрямиться попёнок,
— здесь не постоялый двор, чтобы всяких проходимцев привечать.
Пусть говорит, кто таков? Из беглых небось?
И смотрит так грозно, как в той жизни
на олигархов, что в офшорах все деньги попрятали.
Я хоть и не был в той жизни олигархом,
но тут (признаться) даже немного растерялся.
А вдруг не пустит.
Мороз-то крепчает, а я совсем
раздетый. Где тут можно будет переночевать даже не представляю. Да
и платить за ночлег нечем.
— Судя по бумаге, что у меня с собой,
— начинаю снова раздражаться: злюсь на себя; на этого сытого
президента, в образе попёнка; на того, кто закинул меня сюда даже
не спросив моего согласия, — зовусь я Емельян по прозвищу Пугачёв.
Из донских казаков. Как оказался в Таловом умёте не помню. В дороге
видать подхватил пневмонию, а тут нет ничего: ни врачей, ни аптек,
ни антибиотиков. Кругом сплошная антисанитария и убогость. Так что
я едва не отдал богу душу (повторно — добавляю про себя). Да вот,
благодаря этому юродивому Богомолу и его протухшему сурчиному жиру
с горячим козьим молоком, вроде оклемался.
На какое-то мгновение наступила
мхатовская пауза, а потом… поп резко по-воровски оглянулся и
зашипел в сторону Ваньки:
— Неужто сам?.. Не может быть… Где ты
его сыскал, неугомонный?
— Так в Таловом умёте, — радостно
заливается тихим смехом юродивый. — Я-то поначалу думал,
преставился казачок и хотел уже вещички его прибрать, а он очнулся
и как начал говорить, а я слушаю рот разинув. Вроде и слова говорит
русские, да о чём говорит не понять. Хе-хе.
— Чего стоим? — засуетился священник,
— заходите, гости дорогие, быстро в хату. Не ровен час, увидит
кто.
Вот и сижу теперь в гостях у
настоятеля храма Введения Богородицы игумена Филарета. Старовера,
диссидента и борца с режимом — по совместительству.
Жильё у него почище, но такое же
убогое, как и всё вокруг. Под потолком висят пучки трав: сероватый
кустик полыни, да метёлку иван-чая узнаю, остальные хоть на вид и
знакомые, но как называются не вспомню. А как тут вспомнишь, если и
не знал никогда? Не ботаник ни разу. Но запах от них приятный. И
прогресс, и достаток в этой небольшой хате на налицо: свечное
освещение (это тебе не лучинами коптить потолок), воском пахнет и
ладаном, не навязчиво — в самый раз. И солома с мусором по полу не
раскиданы.